Деннис Робинс - Невеста рока. Книга вторая

— Если Певерил погибнет от руки Сен-Шевиота… ради меня, то я тоже умру. Когда мы бежали из Кадлингтона, я считала, что мир слишком велик и нам удастся скрыться от чудовищной жестокости барона. Но, видно, с самого начала я была обречена. Я-то неважно… но он… мой дорогой… моя любовь… о Боже, услышь меня и внемли моим молитвам! — Она заломила руки. — Будь же милосерден и убереги того, кто ни в чем не виноват!

Она высвободилась из объятий Алисы, пошатываясь, побрела к дивану и легла, раскинув руки, рыдая так, словно у нее разрывалось сердце.

Лук с Алисой обменялись встревоженными взглядами. Зло неожиданно настигло их. Черная тень Кадлингтона нависла над этим некогда спокойным маленьким домом, только что светившимся радостью от веселых приготовлений к свадьбе Флер и Певерила. Они не знали, что сказать, что делать, как помочь, успокоить несчастную, рыдающую Флер.

Внезапно раздался стук в дверь.

— Раббина, передай, что я иду! — крикнул Лук, который был очень взволнован. — Возможно, это известия от Певерила!

Флер резко вскинула голову. Ее замутненные слезами глаза засветились в безумной надежде.

— Да, да… может быть, он все же вернулся!

Но Лука ожидало разочарование. На пороге стоял не Певерил, а какой-то высокий, хорошо сложенный джентльмен с бронзовым от тропического загара лицом, изуродованным страшными шрамами. Когда незнакомец учтиво снял шляпу и поклонился, Лук увидел его седые волосы, что совершенно не соответствовало его возрасту, ибо он был в самом расцвете сил.

Джентльмен спросил, здесь ли проживает миссис Трелони.

— Да, сэр… но она не может с вами встретиться. Ей нездоровится… — начал Лук, но тут же замолчал. Ибо Флер услышала знакомые модуляции в голосе незнакомца и, озадаченная, вышла в маленькую прихожую. Февральский день подходил к концу, однако в слабом свете мерцающей лампы Флер смогла разглядеть лицо и фигуру нежданного гостя. Слезы высохли на ее ресницах. Она потрясенно смотрела на вошедшего, словно на призрак, затем подошла поближе и внимательно всмотрелась в него. Сердце подскочило в ее груди, а тело охватила дрожь. И она прошептала:

— Нет… верно, я сошла с ума от горя и тревоги. Этого не может быть!

Но высокий незнакомец с распростертыми объятиями кинулся к ней.

— Флер, девочка моя любимая, это я, твой отец, — хрипло произнес он. Как и Флер, его трясло от сильнейшего волнения.

Какое-то время Флер стояла в оцепенении, словно парила где-то между райскими вратами и смертельной пропастью ада. Она продолжала рассматривать испещренное шрамами лицо отца, изучая каждую его черту, одну за другой.

Гарри Роддни, в свою очередь, сквозь слезы смотрел на свою дочь и не находил смеющейся веселой девочки, покинутой им на столь длительное время, а видел уже созревшую молодую женщину, на лице которой трагедия оставила свой глубокий след. Нежная красота, роскошные волосы, божественная грация Флер мучительно напоминали ему неповторимую красоту ее матери. Это потрясло Роддни до глубины души. Озадаченные Тейлоры увидели, как Флер бросилась в объятия незнакомца. Они услышали ее голос, чуть ли не истерический от радости:

— Это ты! Ты не погиб! Ты вернулся ко мне! О папа, папа, дорогой, мой любимый отец!

Тейлоры не стали ожидать объяснений происходящему, а просто всплеснули руками и молча вышли из комнаты. Гарри остался наедине с Флер. Они обнимали друг друга, и слезы радости струились по их щекам.

Пока Флер, сидя на коленях отца, рассказывала ему обо всем, что случилось с ней за время их разлуки, Роддни слушал дочь со все более возрастающим чувством ужаса и негодования. Эта страшная история потрясла его. Голос Флер срывался, щеки горели, когда она наконец дошла до того, как ее предали в маленькой Бастилии.

Возвращаясь на родину из Австралии, Гарри вспоминал о своей дочери как о веселой, жизнерадостной девочке, смех которой громко оглашал их маленький загородный особняк. Его милая, дорогая Флер, сокровище всей жизни его и Елены, расцветала с каждым днем, превращаясь в женщину волшебной красоты.

Мог ли кто-нибудь из них даже предположить, какая страшная судьба постигнет это чистое, невинное дитя? Гарри с силой стукнул себя по лбу кулаком, вспомнив, что именно он настоял на том, чтобы оказать гостеприимство этому чудовищу Сен-Шевиоту. Ведь он, именно он в свое время пригласил барона на день рождения дочери. Но ведь Гарри принимал его за порядочного, учтивого, прекрасного человека! Теперь этот образ барона сменился совершенно другим после жуткого рассказа Флер. Он предстал жестоким насильником, поправшим честь невинной дочери Гарри Роддни. Сделав ее леди Сен-Шевиот, барон обрек девушку на страшные страдания, особенно во время ее насильственного заточения в замке после горестного рождения ребенка.

Гарри едва держался на ногах, ибо только теперь осознал, что позорное клеймо, которого удалось избежать Елене, передалось ее внуку. Несчастный наследник Кадлингтона родился мертвым, но наследственность, позор оставались. О, чудовищная жестокость неумолимого рока, постигшая молодую и ни в чем не повинную девушку, которая претерпела такие страшные муки только из-за того, что ее мать была квартеронкой.

Наконец Гарри перебил Флер и сказал:

— Остановись, не надо продолжать… я уже узнал предостаточно! — Он закрыл лицо руками и, не сумев сдержать своих чувств, горько заплакал.

Позабыв о собственных несчастьях, Флер поспешила утешить отца. Она целовала слезы, льющиеся по его щекам, гладила его волосы и умоляла успокоиться.

— Теперь все кончилось, папа, и мы снова вместе. Несмотря на то, что мы потеряли нашу любимую маму, Бог снова воссоединил нас!

Гарри поднял голову и произнес:

— Дитя мое, если бы мама узнала хоть частичку того, что ты поведала мне, ее сердце не выдержало бы и разорвалось от горя.

— Если бы она была жива, милый папа, такого бы никогда не случилось!

— Это правда, — согласился Гарри, кивая. — Никто не способен заглянуть в будущее, и, когда твоя мама попросила меня разрешить ей сопровождать меня во Францию, я ведь не мог предположить, что, соглашаясь на это, готовлю ей смертный приговор, а тебе — такую страшную судьбу!

— Это не твоя вина, и ты не должен укорять себя.

Гарри Роддни вытер глаза.

— Да, дорогая моя девочка, но в одном мы с мамой все же виноваты: нам надо было открыть тебе тайну нашей семьи, как только ты достигла брачного возраста.

— Но, папа, кто мог знать, что эта наследственность скажется в третьем или четвертом поколении, — тихо возразила Флер. — Мамина кожа была бела, как только что выпавший снег, а волосы — ярче моих. Но почему, почему эта наследственность перешла через меня и сказалась в моем несчастном ребенке?!