Деннис Робинс - Невеста рока. Книга вторая

— Вот видишь, мой нежный джентльмен, я твой победитель. Смотри у меня, в следующий раз я окончательно вытрясу из тебя душу.

Певерил, пошатываясь, поднялся на ноги, потирая поврежденную шею. Его лицо стало алым от боли и унижения. Этой ночью кроткий художник стал человеком, мечтающим научиться драться так, чтобы суметь подвергнуть Айвора такому же унижению, какому подвергся он сам.

Взволнованная Одетта, поддерживая несчастного юношу, поднесла к его губам стакан с вином.

— Глупенький, зачем вы вывели из себя валлийца? — причитала она. — Вот, выпейте. О-ля-ля! Вы слишком откровенно показали, что вы поклонник ее светлости! О Боже!

Певерил выпил предложенное вино. Тем временем Айвор исчез, слуги разбежались в разных направлениях.

— Что случилось? — глухо пробормотал художник.

Одетта сказала:

— Ее светлость рожает. Мне тоже надо идти, я должна помогать там. Ну полно же вам, Певерил… не тратьте попусту время на прекрасную даму, которая окружена врачами и няньками и скоро станет заниматься новорожденным. Такому красивому мальчику, как вы, нужна красивая девушка, которую он мог бы целовать… — Она захихикала, скользнула к нему и плотно прижалась. — Сегодня ночью я тайком проберусь в башню к вам в гости. Все будут слишком заняты, чтобы интересоваться, куда я иду.

— Благодарю, но я не хочу, чтобы вы приходили ко мне в башню, — решительно произнес Певерил и пошел через вестибюль, пока ничего ясно не осознавая, но чувствуя невыносимую тревогу.

Она рожает. О Боже, до чего это отвратительно, ужасно! Из такого изящного прекрасного тела, которое он боготворил, обожал всем своим существом, не сегодня завтра должен появиться ребенок Сен-Шевиота. Она будет страшно страдать. Молодой человек ничего не понимал в подобных вещах, но был очень впечатлительным. Все эти мысли были для него невыносимы. Горя в лихорадке, вырвавшись из объятий Одетты, он помчался по винтовой лестнице в свою студию. Там, упав на колени подле окна, он воздел руки к небесам и начал страстно молиться:

— О Боже всемогущий, не дай ей умереть сегодня ночью!

Во всех окнах огромного замка горел свет. Когда повитухи сообщили Сен-Шевиоту, что миледи вот-вот разрешится от бремени, он пришел в радостное и одновременно тревожное состояние. Радостное потому, что он мог возблагодарить Бога (или дьявола), что долгое ожидание наконец закончилось. Но были зловещие опасения. Ведь во время родов Флер могла умереть, а вместе с ней и ребенок. Или ребенок мог родиться уродом.

Он беспрестанно метался по длинным галереям и коридорам замка, заходил в гостиные, останавливаясь лишь для того, чтобы выпить еще вина. Он говорил себе, что если Флер не родит ему здорового прекрасного сына, то он накажет ее за это. А повитух просто утопит в пруду парка. Его переполняли злобные мысли, разум был воспламенен от чрезмерного количества выпитого. Потом он стал мечтать о красивом сыне, который, наверное, родится сегодня ночью; мечтал о том, как он, Дензил, раскается во всех своих дурных и грешных поступках и станет хорошим отцом и самым лучшим мужем. Он даже даст денег на храм и будет посещать мессы. Он превратится в самого респектабельного члена высшего общества, порвет с любовницей-венгеркой и покончит с одним из своих тайных грешков — игрой в кости. И прикажет Певерилу написать портрет новорожденного.

Доктор Босс сообщил, что пока все идет нормально, но ее светлость довольно узкобедрая, и это может осложнить роды, с чем согласились обе повитухи.

Затем доктор смущенно посмотрел на барона и добавил:

— Лорд Шевиот, обычно спрашивают супруга, если дела идут плохо и предстоит выбрать между жизнью матери и жизнью ребенка, кого мне в таком случае спасать?

И без колебания Сен-Шевиот ответил:

— Ребенка, конечно. Я всегда смогу найти себе другую жену.

Услышав этот беспощадный и страшный ответ, старый врач отпрянул. Однако он поклонился и вернулся к своей пациентке. Сняв камзол и закатав рукава, он стоял в будуаре, ожидая, когда повитухи сообщат ему, что роды начались и нужна его помощь.

Когда доктор в последний раз осматривал леди Сен-Шевиот, его переполняла невыразимая жалость. Она была такой же белой, как ее батистовая ночная рубашка, в которую ее переодели женщины. Золотистые волосы были спрятаны под белый чепец. С безжалостным постоянством, одна за другой, пронизывали все ее тело острые схватки. Одна из повитух посоветовала привязать ее руки к столбикам кровати, вторая постоянно натирала виски роженицы духами и уксусом. Флер не издавала ни звука. И именно это беспокоило доктора Босса, который принимал роды у множества женщин графства. Флер с искаженным от боли лицом, прикусив губу, все время молчала, если не считать слабых стонов, доносившихся из глубины ее груди.

— Почему вы не кричите, дорогая моя? — ласково спросил ее старик. — Покричите. Это чрезвычайно облегчит ваши страдания.

Она открыла огромные глаза, покрасневшие от невыносимых мук. Пот выступил на ее висках. И она ответила:

— Я не хочу, чтобы его светлость услышал мои крики. Боль, конечно, ужасная, но ее нельзя сравнить с теми муками, которые мне пришлось претерпеть за последнее время.

И эти тихие слова, обращенные лишь к нему одному, заставили доктора в ужасе замолчать. Он понял, что Сен-Шевиот просто дьявол. Но старик ничего не мог сделать, чтобы успокоить Флер.

— Его светлость так обрадуется, когда вы родите ему сына, — с надеждой в голосе произнес он.

Она не отвечала. Она молча переносила родовые схватки.

Но это было лишь начало. Ночь сменилась рассветом, а роды все продолжались.

Сен-Шевиот неоднократно подходил к будуару жены, стучал в дверь и спрашивал о новостях. Когда Флер слышала его голос, она вздрагивала и умоляла повитух ни за что на свете не впускать его.

В три часа в замке воцарилась тишина, хотя мало кто из обитателей Кадлингтона спал. Ребенок еще не появился на свет. Доктор Босс был встревожен не на шутку. Ее светлость была крайне измождена, пульс еле прощупывался. Казалось, ребенок никогда не родится, несмотря на все неимоверные усилия женщины произвести его на свет.

Наконец будущую мать постигли такие невыносимые страдания, что она взмолилась о смерти.

Она умоляла старого доктора дать ей хлороформ.

— Я больше не могу терпеть, — едва дыша, прошептала она.

Он отрицательно покачал головой и, что-то пробормотав себе под нос, снова пощупал ее пульс. Ему очень хотелось дать миледи наркотик, чтобы облегчить ее страдания, но он не осмеливался сделать это из-за опасения навредить ребенку. К тому же барон пребывал в таком нервном и злобном настроении, что старик боялся и за свою собственную жизнь. Он не сомневался, что его светлость совершит что-нибудь крайне жестокое, если роды пройдут плохо.