Уильям Локк - Счастливец

— Могу я видеть его?

— Конечно, нет! — встревоженное выражение появилось на ее лице, — вы оба слишком взволнованы. Что ты можешь ему сказать?

— Я сказал бы ему, что чувствую по поводу всей этой истории.

— Да. Ты стал бы ругать этих негодяев, а он заговорил бы о Боге, и обоим вам оттого не стало бы легче. Нет, благодарю. Мне поручено заботиться о здоровье мистера Фина.

Это была старая Джен, такая близкая.

— Я жалею, — сказал Поль с улыбкой, — что твой здравый смысл не руководил мною все эти годы.

— Если бы это было так, ты был бы теперь конторщиком в Сити с жалованьем в тридцать шиллингов в неделю.

— И наверное более счастливым человеком.

— Пустяки, мой дорогой Поль! — сказала она, качая головой. — Глупости! Болтовня! Я слишком хорошо тебя знаю. Ты, подсчитывающий цифры за тридцать шиллингов в неделю, со здравомыслящей женой — потому что это ведь само собой разумеется, — которая штопает тебе носки, качая люльку на антресолях надворного флигеля в Хикней-хисе! Нет, дорогой мой! — она замолчала и на секунду губы ее конвульсивно сжались. — Здравый смысл был бы для тебя смертью.

Поль рассмеялся, хотя ему было не до того. Это была правда. Здравый смысл привинтил бы его к конторке за тридцать шиллингов в неделю; фантастика привела его в этот дом кандидатом в парламент, в двадцатитысячном автомобиле. С другой стороны — и смех погас на его лице — фантастика в его жизни умерла. Отныне здравый смысл будет держать его в своих холодных, жестоких объятиях. Он высказал что-то вроде этого Джен. Она опять воскликнула:

— Пустяки! Чепуха! Ерунда! — И они поспорили, как бывало в детстве.

— Ты говоришь так, как будто я не знаю тебя всего насквозь, мой дорогой Поль, — говорила она спокойно, не улыбаясь. — Послушай, все мужчины ослы, не так ли?

— Допустим.

— Ну-с, так есть два рода ослов. Одни покорные и ручные, и идут туда, куда их ведут. Другим для того, чтобы идти куда-нибудь, надо вечно иметь перед глазами пучок моркови. Таков и ты.

— Но, черт подери! — воскликнул он. — Я потерял мою морковь, неужели ты не видишь? И никогда у меня не будет больше никаких пучков моркови. Вот в чем вся проклятая трагедия!

В первый раз она улыбнулась, улыбнулась улыбкой женщины, более мудрой, чем мужчина.

— Дорогой мой, морковь дешева. — Она сделала короткую паузу и прибавила: — К счастью!

Поль дружески сжал ее руки, и они простились. Он вздохнул.

— Нет, эти пучки моркови — самая дорогая вещь на свете.

— Самые дорогие вещи на свете — те, которые можно иметь легко.

— Ты чудесная, — сказал Поль, — и ты мое утешение.

Он расстался с ней и продолжал свой утомительный объезд избирательных участков с более спокойным сердцем и с большей верой в установленный мировой порядок. Мир, в котором были такие женщины, как Джен и Урсула, еще имел в себе элементы духовного здоровья.

Около одного из избирательных участков Поль встретил Барнея Биля, возбужденно разговаривавшего с несколькими рабочими. Он прекратил разговор, когда Поль подъехал и с гордой сияющей улыбкой ответил на теплый привет кандидата.

— О чем это вы тут держали речь, когда я подъехал?

Барней Биль кивнул в сторону рабочих.

— Я говорил этой банде безмозглых радикалов, что хотя я шестьдесят лет тому назад родился консерватором и голосовал за тебя, все же Сайлес Фин, хоть и сидел в тюрьме, ничуть не худший человек, чем ты. Они, видишь ли, говорят, что они радикалы, но так как Сайлес оказался неподходящим, то собираются голосовать за тебя. А я им и сказал, что мистер Савелли, дескать, выбросил бы ваши грязные голоса. Если вы себя чувствуете радикалами, так и голосуйте за радикала. Мистер Савелли хочет чистой игры. Я их знаю обоих, — сказал я, — знаю близко. А они стали смеяться, как будто я надуваю их. Все равно, теперь они видят, что я знаком с тобой, сынок!

Поль рассмеялся и похлопал старого, верного друга по плечу. Потом обернулся к молчаливой, но любопытствующей группе.

— Джентльмены, — сказал он, — я не желаю знать, на чьей вы стороне, но подтверждаю: то, что мой старый друг мистер Симонс говорит обо мне и мистере Фине — абсолютная правда. Если вы на стороне мистера Фина по политическим убеждениям, то, пожалуйста, голосуйте за него. Он благородный, великодушный человек, и я горжусь личной дружбой с ним.

Он отвел Барнея Биля в сторону:

— Вы единственный тори, который может убеждать не голосовать за меня. Я хотел бы, чтобы вы продолжали в том же духе.

— Я занят этим с тех пор, как утром открылись избирательные бюро, — ответил Барней Биль. — Неправда ли, странный способ вести выборную кампанию, убеждая народ не голосовать за тебя?

— Все во мне шиворот-навыворот в эти дни, — сказал Поль. — Таким образом, нам сейчас пришлось стать вверх ногами, и это было еще лучше всего.

И он продолжал свой объезд.

Ночь застала Поля в большом зале мэрии с агентом и членами его комитета. Тут же были и агент либералов, и либеральный комитет. В одном конце зала сидел мэр предместья в облачении и цепи, председательствуя при подсчете голосов. Счетчики сидели за длинными столами, на которых стояли запечатанные урны, привезенные из всех избирательных бюро; их опорожнили и подсчитывали голоса, связывая бланки пачками по пятьдесят штук за каждого депутата. Группы членов комитетов обеих партий беседовали вполголоса. На обычных выборах оба кандидата в девяносто девяти случаях из ста разговаривали бы друг с другом об игре в гольф, и уславливались встретиться в более мирном состязании, чем сегодняшнее. Но на сей раз Поль был единственным наличным кандидатом, и он сидел в кресле в стороне от прохаживающихся политиков, чувствуя себя странно чужим в этом обширном и торжественном зале.

Он слишком устал телом, разумом и душой, чтобы принимать участие в болтовне Вильсона и своих телохранителей. Кроме того, у всех у них на лицах было написано предвкушение победы, и за это он ненавидел их в течение всего дня. Лица, вчера вытянутые и тревожные, сегодня были глупо радостными. Всюду он видел предсказание победы, основанное на горе его отца. И молодой человек страстно желал собственного поражения.

А насколько иным могло бы быть все, если бы не вмешательство высших сил. Если бы его противником был любой другой кандидат и если бы его самого поддерживала его прежняя сияющая вера; если бы его принцесса, как небесное светило, освещала мрачные улицы! Подумать только, какой радостной была бы битва этой недели, какой мощный трепет охватывал бы его, какое переживание тысячи жизней вдохновляло его в эти немногие часы отдыха, ныне омраченные горем и безысходностью! Он сидел в стороне, скрестив ноги, прикрыв глаза рукой. Вильсон и его компаньоны, озадаченные его явной апатией, не нарушали его уединения.