Тони Парсонс - One for My Baby, или За мою любимую

Фигуру мужчины явно рисовал какой-то бедолага-художник, разбирающийся в искусстве не больше курицы и обладающий примерно таким же талантом. Сам я, например, не слишком ценю налет «духа времени», который в рекламе призван подчеркивать современный символ @. К тому же меня неприятно удивил и тот факт, что неизвестные зазывалы решили использовать в качестве приманки образ Уинстона Черчилля. Какая дешевая уловка! Такое средоточие неприкрытого цинизма на одной маленькой бумажке еще раз напомнило о том, как тоскливо и одиноко мне здесь, на этих улицах.

Однако я вдруг ловлю себя на мысли, что не могу выбросить листовку. Наверное, меня привлекло разнообразие цветных флажков, или щедрые обещания помочь всем желающим, или просто один-единственный восклицательный знак, стоящий после гарантии совершенства. Все это, вместе взятое, немного приподняло мое настроение.

Не знаю, что произошло, но я тут же ощутил, как где-то в глубине души вспыхнула искорка надежды.

В Гонконге мы практически всегда находились вблизи моря.

На всех фотографиях, где нам хотелось запечатлеть красивый пейзаж — от маленького кафе на вершине Виктории до чайных в гостинице «Пенинсьюла», — видна береговая линия. Мы постоянно перемещались на пароме «Звезда», так как наши квартиры располагались на разных берегах залива. В довершение всего компания, где работала Роуз, имела собственный катер, который сотрудники фирмы называли «джонкой».

При слове «джонка» в памяти возникает некое ненадежное крошечное суденышко, жалкая лодка причудливой формы, выдолбленная из кривого ствола старого дерева, но обязательно снабженная ярким оранжевым парусом. Именно такие суденышки в изобилии присутствуют на открытках, скупаемых иностранными туристами. Наверное, именно дух Гонконга хотели передать сотрудники компании Роуз, когда давали лодке такое название.

На самом же деле их «джонка» являлась огромной современной моторной лодкой, сверкающей хромом и полированным деревом. Команду ее составляли постоянно улыбающиеся супруги-кантонцы, одетые в чистенькую белую форму. И даже весной 1997 года, находясь на борту катера, можно было легко представить, что жизнь в Гонконге никогда не изменится и не будет никакого возвращения земель Китаю. Казалось, что все в моей жизни останется навсегда таким же праздничным, как и в те дни.

«Джонка» принадлежала компании и предназначалась для развлечения важных клиентов из Лондона, Шанхая или Токио. Однако, если таковых в ближайшие несколько дней не ожидалось, сотрудники имели право самостоятельно распоряжаться лодкой и совершать бесконечные морские путешествия между сотнями крошечных островков, которые, собственно, и составляют Гонконг.

Как правило, катер брали мужчины-адвокаты, прихватывая с собой симпатичных стюардесс, служивших на местных авиалиниях. Что же касается Роуз и меня, то мы находились на той стадии отношений, когда интересуются только друг другом, а потому мы не приглашали с собой никого из посторонних и путешествовали лишь в компании супругов-кантонцев.

Последний раз мы отправились в «джонке» на крохотный островок без названия, где старик в древней забавной и очень просторной одежде угощал нас холодным пивом и аппетитными креветками, приготовленными с каким-то особенным набором специй. Все это происходило в малюсеньком ресторанчике, по размерам и внешнему виду больше походившем на дряхлую лачугу. Мне вспоминается деревянный причал, стая полудиких собак, бродивших по берегу, и полная тишина, которую нарушали лишь наши голоса да шум морского прибоя.

На обратном пути я даже задремал на палубе. Мой желудок был заполнен большим количеством «Цинтао» и самыми вкусными в мире морепродуктами.

Не знаю, сколько времени я спал, но, когда очнулся, солнце уже изменило свое положение на небосклоне. Стояла нестерпимая жара. Горячая палуба жгла спину даже через пляжное полотенце. Откуда-то издалека доносился крик чаек. Что-то ласково нашептывали волны, поскрипывали снасти мерно покачивающейся лодки. И в этот момент надо мной возникла Роуз. Она улыбалась, но черты ее лица скрывал ослепительный блеск послеполуденного солнца.

Я прищурился, чтобы получше разглядеть любимую. Но теперь моему взгляду был доступен лишь ее темный силуэт. Не осмеливаясь полностью открыть глаза, я попытался приподняться со своего места.

Но она жестом руки остановила меня.

— Оставайся там и не двигайся, — приказала Роуз.

Ее голова полностью закрывала от меня солнце, а вокруг нее продолжали сиять лучи. Такое зрелище наблюдают во время солнечного затмения, и я наслаждался необычной картиной.

Я прикрыл глаза ладонью, потому что на них выступили слезы, но не мог отвести взгляд от лица любимой женщины.

— Теперь тебе меня видно?

— Да.

— Уверен?

— Конечно.

— Вот и хорошо.

Мы долго молчали. Мне показалось, будто Роуз хочет, чтобы ее лицо навсегда запечатлелось в моей памяти, чтобы я запомнил эти минуты навечно и не забывал о ней до конца жизни.

Потом она отошла от меня.

— Тебе нужно что-нибудь накинуть на плечи, — посоветовала Роуз. — Иначе ты рискуешь сильно обгореть.

Я трижды прохожу мимо входа в Международную школу иностранных языков Черчилля, пока наконец не замечаю его. Оказывается, дверь располагается между входом в старенький магазин, торгующий джинсами, и новехоньким кафетерием, в той части Оксфорд-стрит, где толпа прохожих создает самый густой поток. К тому же дверь настолько узкая и невзрачная, что сразу заметить ее практически невозможно. Перед тем как обнаружить ее, я успел выпить пару чашечек капучино с сахаром и чуть не купил себе пару джинсов «Ливайс» (к сожалению, у них не нашлось моего размера). И только после этого я отыскал нужную дверь.

Ее уныло стерегут двое учеников, о чем-то болтая и время от времени почесываясь и теребя свой пирсинг: девушка — пупок, а парень — то ноздрю, то бровь. При этом молодые люди успевают раздавать безразличным прохожим рекламные листовки. Когда я прохожу мимо них и поднимаюсь по крутым лестничным ступенькам, слушатели курсов английского языка не обращают на меня ни малейшего внимания.

Международная школа иностранных языков Черчилля занимает целый этаж в очень своеобразном строении. Чем глубже вы заходите внутрь здания, тем сильнее начинают разветвляться его бесконечные коридоры. Это нечто вроде чудесного шкафа, при открывании превращающегося в пещеру, ведущую, в свою очередь, в волшебную страну Нарнию. Правда, здесь отовсюду слышатся веселые разговоры студентов, в голосах которых явно различается иностранный акцент. Где-то вдали раздается хохот, а в одной из аудиторий учитель разъясняет ученикам значение идиом, часто встречающихся в современном английском языке.