Мари-Бернадетт Дюпюи - Сиротка. В ладонях судьбы

Дюплесси довольно точно обрисовал ситуацию. Улицы столицы с начала войны стали на удивление тихими. Огромный город словно вновь обрел свой средневековый облик, когда двигатель внутреннего сгорания еще не изобрели и по мощеным дорогам ездили только кареты.

— Но немцев следует остерегаться, — добавил он. — Они ездят на огромной скорости, и лучше уступать им дорогу.

Они поднялись по улице Руаяль к церкви Святой Марии Магдалины. Октав свернул на бульвар Мадлен, который простирался, насколько хватало глаз, — так, по крайней мере, показалось Эрмине.

— И куда же мы едем? — спросила она.

— Сюрприз, — пошутил он. — Я сдам вас в комендатуру, как супругу канадского солдата.

— Это не смешно! Что такое комендатура?

— Немецкое командование, если вам так больше нравится, на площади Оперы. Какая жалость, а ведь мы могли бы посетить Дворец Гарнье!

Лицо Эрмины посветлело: она вдруг поняла, что он над ней подтрунивает.

— О! Я увижу Парижскую оперу! Спасибо вам, Октав! Простите меня, я такая глупая. Но я подумала, что на самом деле не очень хорошо вас знаю.

Он с любопытством взглянул на нее, затем продолжил притворно суровым тоном:

— Увы, мадам, комендатура действительно находится на площади Оперы, я не шутил. И осведомленный человек, часто бывающий во Дворце Гарнье, может наблюдать за тем, что происходит у этих проклятых нацистов. Я понимаю вашу обеспокоенность в мой адрес, но я человек шоу, пользуюсь солидной репутацией во Франции и за границей. Это служит мне прикрытием, не забывайте. Парижане, как и немцы, любят развлечения. Моя задача — предлагать им эти развлечения, и, повторюсь, вы будете моим главным козырем. Эрмина, сегодня утром я позвонил Жаку Руше. Он хочет с вами встретиться. Это главный администратор Оперы, необыкновенный человек. Осенью 1940 года ему пришлось скрепя сердце уволить тридцать своих сотрудников в связи с законами об исключении евреев из всех сфер деятельности, но он оставил на своему посту венгерского декоратора Эрнеста Клауша. Жак включает в репертуар в основном балеты — они менее затратны, но теперь он решил поставить «Фауста». Поэтому, когда я как-то в беседе с ним упомянул ваше имя, он подумал о вас в роли Маргариты, поскольку я шепнул ему, что в Квебеке ваше исполнение пользовалось бешеным успехом.

Эрмина не верила своим ушам. Она бросила растерянный взгляд на высокие дома, стоявшие вдоль бульвара, затем прямо перед собой в надежде увидеть Дворец Гарнье.

— Снова сыграть Маргариту — это моя мечта! Я прекрасно помню партитуру и все свои арии. Октав, неужели это правда? Но ведь это отсрочит начало нашего турне! А как же Тошан? Мы же должны найти его в провинции…

— Пока торопиться некуда, я жду информации о нем: в Дордони у меня есть свой человек. Это может затянуться на несколько недель. А там посмотрим. Предупреждаю вас, Эрмина: вам придется много работать. У вас будут выступления в театре, который я арендую, и, вероятно, в Опере — два представления «Фауста», полагаю.

— Да я мечтаю об этом! — заверила она его. — Я уже так давно не пела профессионально! Господи, Октав, а вдруг мой голос меня подведет? В последние месяцы я тренировала его совсем немного.

— Чепуха! Я слышал о вас только хорошее по поводу двух оперетт Франца Легара. К тому же у меня есть педагог — очаровательная дама.

Он ласково похлопал ее по коленке, и этот фамильярный жест снова смутил Эрмину, но она не осмелилась сделать ему замечание, напомнив себе, что должна выглядеть не такой настороженной, более расслабленной, как когда-то в Квебеке. «Увы! Тогда обо мне заботилась прелестная Лиззи, и Шарлотта была рядом. Мы так веселились во время репетиций! А сейчас я одна», — подумала она, сожалея, что рядом нет никого из близких.

Октав Дюплесси ехал довольно быстро. Внезапно он притормозил, показывая своей спутнице очередное здание.

— Парижская опера, мой милый Соловей, во всей своей красе! Солнце озаряет купол и бронзовые статуи на крыше. Молодой архитектор Шарль Гарнье вложил все свое искусство в этот несравненный храм оперы и балета. Это было около 1860 года, в период правления французского императора Наполеона III.

— Полно вам, Октав, я все же немного знаю историю вашей страны! — возмутилась Эрмина, восхищенная красотой сооружения.

— Гарнье взял за образец стиль итальянского Возрождения, оказавшего на него огромное влияние. За несколько лет до этого он получил Римскую премию [61] Награда в области искусства, существовавшая во Франции с 1663 по 1968 год. Премия присуждалась художникам, граверам, скульпторам и архитекторам, а с 1803 г. и музыкантам. , так что много времени провел в Италии. Вам нравится? Давайте выйдем из машины и немного прогуляемся.

Она поспешила последовать его совету, не сводя глаз с элегантного фасада Оперы с его высокими окнами, выходящими в галерею на втором этаже, скульптурами и фризами [62] Декоративный элемент в виде горизонтальной полосы между главной балкой и карнизом, используемый для выделения на фасаде здания какой-либо его части и, как правило, украшенный рисунком. . Здание представлялось исполненным величественной грации; глядя на него, возникало ощущение полной гармонии. Дюплесси обнял Эрмину за талию.

— Статуи изображают древних богов танца и музыки. Также здесь много аллегорий. Возвышается над всеми Аполлон — бог искусств, со своей лирой, служащей громоотводом. Восхитительно, не правда ли? Шарль Гарнье тщательно подбирал материалы. Здесь присутствуют белый камень, мрамор, золото, медь. Внутри здание еще прекраснее. Жаль только, что красные флаги со свастикой на другой стороне тротуара портят все впечатление.

Эрмина внимательно посмотрела на импресарио. Его кошачий взгляд стал жестким, губы сжались. И тогда она окончательно перестала в нем сомневаться. Под его светскими манерами и шутливым тоном скрывалась душа воина. И этим он напомнил ей Тошана.

— Месье Руше нас ждет. Идемте.

— Я очень волнуюсь, — призналась она. — Это больше, чем сюрприз, Октав, — это чудесный подарок. Петь здесь, в Париже… Я не могу в это поверить!

— У вас есть вечернее платье? — неожиданно спросил он. — Во вторник вечером мы, по совету Филиппа Гобера, который руководит Театром комической оперы, идем на премьеру балета «Рыцарь и дама». В зале будет полно немецких солдат, в основном высшие чины. Они обожают разглядывать танцовщиц.

— Не будем о них говорить, прошу вас. Только об искусстве, об опере! Я сейчас пройду нечто вроде прослушивания?

— Не знаю, — вздохнул ее спутник, настроение которого внезапно изменилось.

Она не обратила на это внимания. Несколько минут спустя в сопровождении примолкшего импресарио она подошла к парадной лестнице, разделявшейся на два марша, которые вели к артистическим уборным и ложам.