Санта Монтефиоре - Шкатулка с бабочкой

Мариана согласилась с ним.

— Гораздо лучше, если они увидят нас всех в домашней обстановке, это поможет снять напряжение, — сказала она.

— Именно здесь, сын, — подтвердил Игнасио, подавая ему стаканчик рома. — Похоже, тебе нужно немного взбодриться.

— Я просто не знаю, чего же следует ожидать, — неуверенно произнес Рамон.

— Не надо об этом слишком уж много раздумывать, — посоветовал Игнасио, усаживаясь напротив Рамона и надевая свою панаму, чтобы защитить голову от солнца. — Они приезжают, потому что ты — их отец, а не для того, чтобы помучить тебя. Нужно оставить в прошлом былые обиды, и тогда вы снова обнимете друг друга. Вот мой совет.

— Так много всего случилось, — сказал Рамон, уставившись в свой стакан. — Эстелла, Рамонсито…

— Жизнь не стоит на месте. В ней много глав, но только одна книга. И все главы связаны единой нитью.

— И что это за нить, папа? — тяжело дыша, спросил Рамон.

— Любовь, — просто ответил Игнасио. Рамон нахмурился, но отец только кивнул: — Я уже стар и умудрен годами, сынок. Мне уже больше восьмидесяти четырех лет, и я знаю не так уж много важных вещей в этой жизни. Это одна из них. Попробуй немного поучиться у старика. — Он усмехнулся. — Любовь объединит вас всех, вот увидишь.

— Любовь и прощение, — добавил Рамон, опрокидывая залпом свой стаканчик. — И последнее понадобится в очень больших дозах.

Когда машина выехала на побережье, Федерика и Хэл стали предаваться воспоминаниям с еще большим возбуждением. Они узнали хижину, возле которой всегда останавливались по дороге к старикам и где Рамон покупал им напитки и эмпанадас, и где под раскидистыми платанами босоногие чилийские ребятишки играли в футбол пустой банкой из-под кока-колы. Их поразило, как мало здесь все изменилось за столько лет, будто сейчас они путешествовали в особом пространстве, над которым время было бессильно.

Во время спуска по пыльной дороге, ведущей непосредственно в Качагуа, они замолчали, будучи слишком взволнованы и озабочены, чтобы говорить. Хэл взял Федерику за руку, что ее очень удивило, — обычно подобная инициатива исходила только от нее. Она сжала его ладонь, благодаря за поддержку, поскольку тоже очень нервничала. Крытые тростником дома, утопающие в зелени деревьев и кустов, остались прежними, но их стало больше. Когда автомобиль остановился у стен знакомого дома, они услышали, как громко и в унисон стучат их сердца.

— Мне страшно, — признался Хэл.

— Мне тоже, — хрипло ответила Федерика. — Но мы уже приехали, так что осталось только нырнуть. Идем, — сказала она, стараясь подавить охватившую ее неуверенность.

Рамон услышал шум двигателя машины, сменившийся тягостной тишиной ожидания. Затем его слух уловил, как открылись и закрылись дверцы. Он посмотрел на родителей и Рамонсито. Все они дружно встали и пошли в дом. Старые ноги Марианы уже потеряли былую прыть, но она прошла через гостиную так быстро, как только могла, тяжело дыша от волнения. Рамонсито разделял энтузиазм стариков и не понимал нерешительности, охватившей отца. Его всегда интересовало, как выглядят его сводные брат и сестра, и он часто представлял, будто они живут в Чили, так что он мог наслаждаться собственной большой семьей, как и у всех его школьных друзей, имевших до десятка братьев и сестер.

Игнасио повернулся к сыну, испуганно застывшему на террасе с побледневшим лицом.

— Сын, это ведь как ныряние в море — ожидание неприятно, но потом, уже в воде, становится тепло и хорошо. — Он понимающе улыбнулся. — Тебе просто нужно нырнуть и больше ни о чем не думать.

Рамон кивнул и последовал за ним в полумрак дома, где царила прохлада и аромат туберозы. В своем сознании он все еще представлял Федерику тринадцатилетней девочкой, которую он в последний раз видел в Корнуолле, на велосипеде. Хэла он помнил еще меньше, и это заставляло его ощущать свою вину как никогда остро.

Когда Федерика и Хэл увидели бабушку, поспешно выходившую из дома, чтобы их приветствовать, их сердца на мгновение замерли от волнения, но потом забились еще быстрее от охватившей их радости. Ее волосы побелели, а сама она казалась меньше ростом, поскольку они видели ее в последний раз еще детьми. Но улыбка и слезы по-прежнему выдавали ее добрый характер, как и почти два десятка лет назад, и они бросились к ней, чтобы обнять. Ей хотелось сказать, какими они стали большими, как прекрасна Федерика и как красив Хэл, но ее горло сковал спазм, а губы дрожали от сожаления, что она так постарела и потеряла без них все эти долгие годы, пока они росли. Она обняла внуков, жестикулируя трясущимися руками и выражая мимикой и взглядом все те эмоции, которые не могла пока выразить словами.

Следующим в дверном проеме появился Игнасио, поскольку Рамонсито подался назад, внезапно охваченный робостью. Он крепко сжал внуков в своих объятиях, смеясь от радости, хотя из-за волнения тоже был не в силах говорить. Хэл помнил прогулки у него на плечах, но с трудом мог признать могучего мужчину из своего детства в худом мудром старце, стоявшем перед ним.

Затем на пороге вместе с младшим сыном нерешительно появился Рамон.

Федерика увидела тревогу в его глазах и бросилась к нему, как делала это всегда, будучи еще ребенком. Рамон был потрясен той уверенностью, с которой она продемонстрировала свою привязанность, и с благодарностью заключил ее в свои объятия. С удивлением он узнавал в ней черты юной Элен, в которую влюбился на пирсе в Польперро. Ее волосы были такими же светлыми и волнистыми, кожа такой же светящейся, а глаза сияли такой же чистой и голубизной, которая когда-то обезоружила его в ее матери. Он держал ее лицо в своих ладонях, охваченный глубоким сожалением.

— Ты так выросла, — задыхаясь, произнес он. — И ты сделала это без меня? — сказал он, снова обнимая ее.

— Без тебя? Конечно нет, — фыркнула она, вдыхая его знакомый запах, который помнила все эти годы, не позволяя себе забыть отца. Рамон посмотрел через плечо Федерики и увидел побледневшее лицо сына, смотревшего на него затравленным взглядом. Он нежно отстранился от дочери и направился к нему.

— Хэл, — сказал он, протягивая руку. Хэл попытался произнести «папа», но из его горла раздался только сухой хриплый звук. Он впился взглядом в лицо отца, стараясь найти в нем признаки привязанности, но увидел только страх и неуверенность. Он тяжело сглотнул и снова поднял глаза на отца. — Хэл, мне так жаль, — прошептал Рамон. Глаза сына потеплели, и Рамон сделал к нему шаг, протягивая руки и прижимая к себе дрожащего от эмоций молодого человека. Хэл издал стон и затем разрыдался. — Мы все восполним, сынок, — сказал Рамон, — обещаю.

Рамонсито следил за сценами воссоединения с порога, чувствуя, что его исключили. Ему были чужды слезы и чрезмерные эмоции, ведь он не плакал даже на похоронах матери. Он с любопытством наблюдал за Федерикой и Хэлом и слушал, как они говорят на языке, который не понимал. Федерика оказалась совсем непохожей на Рамона, но Хэл был почти точной его копией, если не считать его худобу и болезненный вид. Ему хотелось подойти и представиться самому, но он понимал, что у него нет своей роли в этом семейном единении, поскольку все они сейчас горевали о разлуке, постигшей их еще до его рождения.