Хизер Макэлхаттон - Маленькие ошибки больших девочек

Теперь для одного предприятия в Нью-Йорке ему нужен помощник. Кто-то сильный, новый и «свежий». А что тебе еще делать? Ты принимаешь его предложение. Разве у тебя хоть что-нибудь в жизни идет как надо? Или, может быть, в тебе нуждается кто-то еще? Работа простая. Он рассказывает тебе о президенте фонда, созданного в качестве прикрытия, который завладел Пикассо, и есть сомнения в законности этого действия. Рассказывает о системах безопасности и об их нехватке. О том, что семья в отпуске, и о том, как ты можешь быть полезна. К тому времени, когда самолет приземляется и родители встречают тебя в аэропорту, вы с мистером ван дер Бергом начинаете совместную криминальную карьеру.

Ты занимаешься прибыльной программой международной кражи объектов искусства и в конце концов выходишь замуж за мистера ван дер Берга. Все идет хорошо, но когда на свет появляется мистер ван дер Берг второй, вы решаете обменять свою жизнь, посвященную поискам предметов искусства, на небольшую галерею и коттедж типа «солонка с крышкой» в Кеннебункпорте, в штате Мэн. Ты живешь там до семидесяти двух лет, когда тебя сбивает разогнавшийся фургон доставки.

Пекарня у дворца Питти называется «Паньотта» [27] Круглая булка ( um. ) . Там пахнет дрожжами с анисом. По кухне плывут облака корицы и лимонного сахара. Семья Амато, владеющая пекарней, родом с Сицилии, отчего в округе к ним относятся с подозрением. Флорентийцы вообще очень консервативны — многие из них считают, что Италию нужно разграничить посередине, поперек «голенища сапога», чтобы южане сами между собой разбирались. Лига «Норд» — группа местных жителей, которые верят, что Северная Италия превосходит в своем культурном развитии Южную Италию, и раньше пикетировала «Паньотту» и распространяла мерзкие листовки, в которых говорится о том, что семьи вроде Амато должны «Vie Via». Убираться, откуда пришли.

Альфонсо Амато, отец семейства, — упитанный мужчина, с мясистыми валиками кожи на шее и над локтями. Он души не чает в своей жене Марии и троих дочерях. Не стоит и упоминать, что его дочери тоже не худышки. От работы в пекарне в окружении тирамису, сливок и желе, каждая из них приобрела здоровую пышность форм. Они поддразнивают друг друга, а тебе велят быть поосторожнее, а то и оглянуться не успеешь, как тоже сделаешься толстушкой.

Никого из них не волнуют вредные замечания соседей. Альфонсо говорит: «Они шипят и стонут, но всегда покупают мой хлеб. Пусть говорят, что хотят. Их деньги достаются мне». Он учит тебя месить тесто, закручивать его, сбивать и делать их знаменитую выпечку. Ты приходишь на работу к четырем утра, и к шести, когда открываются двери пекарни, у тебя уже готовы противни и подносы с тортами и пирогами, горячей чьябаттой и «пане сицилиано» — большими плетеными булками, посыпанными кунжутными семечками.

В пекарне работают в две смены. Вы с Альфонсо отвечаете за работу семьи «до стертых подошв», что означает «до восхода солнца». А потом, когда вы уходите домой, приходят кузены Альфонсо, четверо плотных мужчин, и работают уже до «восхода луны». Те, что работают «до восхода луны», пекут только хлеб, и все, что они делают, увозят. Развозят по всему городу и иногда за город. Ты не знаешь точно, куда это все отправляется, но зато точно знаешь, что хлеба они выпекают много. Когда они только приходят на работу, они чистые, в отглаженной одежде, а когда уходят — ты часто видишь их, только придя на работу, — они все засыпаны мукой, их одежда выпачкана белым, а лица порозовевшие от стояния перед каменными печами.

«Сколько хлеба вы выпекаете?» — спрашиваешь ты Альфонсо, но он говорит, что тебе незачем волноваться об этом. Ты спрашиваешь его, кто покупает весь этот хлеб, но он велит тебе возвращаться к работе. Но чем больше ты об этом думаешь, тем более странным тебе все это кажется. В городе нет больше ни одной пекарни, где работали бы во вторую смену, и, сколько ты ни пыталась, тебе так и не удалось найти ни одной книги учета, в которой были бы записаны заказы на доставку. Их просто нет. Может, дело в том, что тебе скучно, или одиноко, или ты просто любопытна, но тебе хочется разузнать об этом побольше.

Поэтому однажды ты задерживаешься допоздна и прячешься в чулане, усевшись на перевернутое ведро. Через щелку в двери ты наблюдаешь за тем, как Альфонсо и его семья спорят друг с другом, прибираясь на кухне перед уходом. Уходя, они оставляют свет включенным. Ты слышишь, как они запирают заднюю дверь, и продолжаешь слышать их голоса, потому что они спорят, уже выйдя на улицу.

Ты ждешь.

Проходит целая вечность или, может быть, полчаса, и приходят кузены. Гвидо, Массимо, Андреа и Бальдо. Они отпирают дверь и вваливаются внутрь, они тоже спорят. Ты видишь, как они снимают свои кожаные куртки и вешают их на крючки на задней двери. Эти мужчины симпатичные, но, помимо всего прочего, кажутся зловещими. Как убийцы, с которыми не хотелось бы встретиться на темной улице. Один из них, Бальдо, достает из кармана коричневый кошелек и осторожно высыпает его содержимое, похожее на золотые монеты, на прилавок посреди комнаты.

— Сколько? — спрашивает Массимо.

Бальдо что-то бормочет.

— Сколько? — снова спрашивает Массимо.

— А я что, считал? — кричит Бальдо. — Ты что, видел, чтобы я их считал?

Андреа дает Массимо оплеуху, а тот в ответ толкает Андреа в плечо. Они падают на пол, крепко сцепившись друг с другом, крича и катаясь по полу. Их разводит Гвидо, старший из братьев. Он не кричит на них и не растаскивает их в стороны, он просто говорит:

— Хватит, — очень тихо, даже не глядя на них. — Баста.

Братья с ворчанием поднимаются. К этому времени Бальдо закончил считать что бы там ни было и сообщает:

— Сто двадцать три.

— Dio mio [28] Боже мой ( um. ) , — говорит Массимо. — Сто двадцать три чьябатты?

— Точно, — говорит Гвидо, — давайте за работу.

К этому моменту тебе несколько не по себе оттого, что ты сидишь в чулане. Что бы эти люди ни делали, это явно не просто выпечка хлеба. У тебя такое чувство, будто им не понравилось бы, узнай они о том, что ты за ними следишь.

Три часа спустя ты готова заснуть прямо в чулане. Жарко — затоплены все печи, которые выпекают один каравай за другим. Гвидо говорит с кем-то по телефону по-немецки, Массимо и Андреа следят за печами, пока Бальдо лепит тесто и выкладывает его на широкие металлические противни. Он отщипывает кусочек теста от чьябатты и грубо придает ему форму женской груди. Потом берет со стола одну из золотых монет и вдавливает ее в тесто большим пальцем. Ты не можешь взять в толк, зачем они пекут хлеб с запеченными в нем золотыми монетами.

Около часа ночи Массимо кричит что-то из задней комнаты. Одна из печей вышла из строя. Бальдо и Гвидо немедленно бросаются вон из кухни на помощь братьям. Вот он, твой шанс. Ты пулей вылетаешь из чулана и хватаешь со стола золотую монету. Она холодная и тяжелая. Необычная. Ты едва успеваешь вернуться обратно в чулан, когда на кухню заходят братья. В три часа ночи они замечают пропажу монеты. Выпечен весь хлеб, кроме одного, последнего каравая. Братья собрались вокруг кухонного стола, а тебя пробирает дрожь. «Ты сказал, сто двадцать три чьябатты, — жалуется Массимо. — Одна что, сама по себе испеклась?»