Джон Пэрис - Кимоно

По окончании обеда Асако, приняв комплименты других гостей, ушла наверх, чтобы переодеться. Джеффри любил после обеда выкурить сигару, но Асако не выносила клубов ароматного дыма в своей комнате. Как и все, они скоро усвоили привычку рано ложиться спать в стране, где не было театров с пьесами на понятном языке и вечерних ресторанов, обращающих ночь в день.

Джеффри зажег сигару и прошел в курительную. Два пожилых человека, купцы из Кобе, сидели там за виски с содовой, разговаривая о своем общем знакомом.

— Нет, — говорил один из них, американец, — я мало его вижу, как и все теперь. Но даю слово, когда он приехал сюда еще молодым, он был одним из самых способных людей на Востоке.

— Я вполне верю вам, — сказал другой, медленный в движениях англичанин, куривший трубку из шиповника, — он произвел на меня впечатление чрезвычайно воспитанного человека.

— Я вам скажу больше. Это был финансовый гений с огромным будущим.

— Бедняга! — вздохнул другой. — Впрочем, виноват он сам.

Джеффри вовсе не имел склонности подслушивать, но вдруг заинтересовался судьбой этого анонима и нетерпеливо хотел узнать причину его падения.

— Когда эти японки завладевают мужчиной, — продолжал американец, — они лишают его яркости, всякого блеска. Пройдите по клубу в Кобе и посмотрите на лица. Вы сразу сможете сказать, кто женат на японке, у кого японка в доме. Чего-то не хватает в выражении их лиц.

— Это ужасно, — сказал англичанин. — Женится такой парень на японке и должен содержать всех ее лентяев родственников, а потом появится целая куча полукровных птенцов, и он не знает, его они или не его.

— Хуже того, — был убежденный ответ, — и с белой женой может быть много неприятностей, и мужчине можно пойти повеселиться в чайный дом, что ж тут такого? Но жениться на них — это все равно что подписать договор с дьяволом. Такой человек пропал.

Джеффри встал и вышел из комнаты. Ему надо было или уйти, или ударить по лицу этого янки с резким голосом. Он чувствовал, что оскорбили его жену. Но ведь разговаривавший мог не знать, перед кем он говорил. Он просто высказывал мнение, которое, как подсказывал Джеффри внезапно проснувшийся инстинкт, должно быть очень распространенным у белых людей, живущих в желтой стране. Теперь, думая об этом, он вспомнил любопытные взгляды, бросаемые иногда на него и Асако иностранцами и, странно сказать, японцами, взгляды полупрезрительные. Быть может, он уже приобрел то выражение, которое отличает лица несчастных в клубе Кобе? Он вспомнил также бестактные замечания на борту парохода: «Миссис Баррингтон прожила всю жизнь в Европе; конечно, в этом вся разница».

Размышляя, Джеффри взглянул в большое зеркало в зале. На его честном, здоровом британском лице не было признаков преждевременной гибели. Были, пожалуй, признаки более зрелой мысли, опытности, менее поверхностных оценок. Глаза, казалось, провалились, как у фигурок в игрушечных барометрах, когда они чувствуют сырость.

Он начал понимать правильность советов тех, кто хотел удержать его от посещения Японии. Здесь, в колыбели расовых предрассудков, злые духи были на свободе. Совсем иначе в великодушном, терпимом Лондоне. Асако была прелестна и богата. Ее принимали всюду. Жениться на ней было не страннее женитьбы на француженке или русской. Они могли бы мирно жить в Европе, и ее далекое отечество еще придавало бы ей прелести. Но здесь, в Японии, где между горсточкой белых и мириадами желтых людей лежит пустынная и укрепленная нейтральная полоса, отмеченная кровавыми схватками, подозрительностью и коварством, положение Асако, жены белого, и самого Джеффри как мужа желтой женщины было иное. Услышанные им фразы прояснили все. Нехорошо, когда белые мужчины связывают свою жизнь с желтыми девушками. Это их падение. Джеффри слышал о подающих надежды молодых офицерах в Индии, которые женились на туземных женщинах и должны были оставлять службу. Он ведь сделал то же самое. Лучше идти забавляться в чайные дома, как Вигрэм. Он — муж цветнокожей.

И затем толпа полукровных ребят… В Англии почти никто не раздумывает о потомстве смешанных рас. Горькое слово «полукровный» — отдаленное эхо сенсационных новостей. Джеффри еще ничего не слышал о бледных, нежных детях Евразии, самом позднем и самом вялом произведении природы, чья производительность, говорят, прекращается в третьем поколении. Но он слышал презрительную ноту в этом термине; и ему внезапно пришло в голову, что ведь его собственные дети будут «полукровные».

Он гулял на террасе сада, выходившей в сторону города, усеянного огнями… Его мысль работала с необычным и странным напряжением, подобно машине, пущенной во всю ее силу и потрясающей свое основание, не приспособленное к такой интенсивности. Ему нужно было теперь присутствие друга, поверхностная болтовня со старым товарищем о людях и вещах, ясных им обоим. Слава Богу, Реджи Форсит был в Токио. Они поедут завтра же. Ему надо видеть Реджи, посмеяться его лукавым, острым речам, развлечься и почувствовать себя здоровым.

Он боялся встречи с женой, боялся, что она инстинктом угадает его мысли. Но нельзя было надолго оставлять ее одну, иначе она забеспокоится. Его любовь к Асако как будто не уменьшилась, но он чувствовал, что они идут вместе по узкой тропинке над бездонной пропастью в неизвестной им местности.

Он вернулся в комнаты и нашел жену опечаленной, лежащей на софе, завернутой в легкий золотистый пеньюар, приобретенный в Париже. Ее волосы были расчесаны наспех, и хитрая туземная прическа разобрана. Они казались жирными и жесткими, хотя она их вымыла. Титина, французская служанка, убирала кимоно и шарфы, разбросанные вокруг.

— Вы плакали, милая, — сказал Джеффри, целуя ее.

— Я не нравилась вам в японском платье, и вы думали ужасные вещи обо мне. Взгляните на меня и скажите, что вы обо мне думали?

— Маленькая Юм-Юм говорит иногда очень большую чепуху. На самом деле я думал о том, чтобы ехать в Токио завтра. Кажется, мы уже видели здесь все, что надо, правда?

— Джеффри, вам хочется видеть Реджи Форсита. И вам уже скучно и тянет домой.

— Нет еще. Страна интересует меня. Я хочу посмотреть еще. Вот чего не знаю, взять ли нам Танаку?

Это заставило рассмеяться Асако. Всякое упоминание имени Танаки действовало как талисман веселья. Танака был японский гид, который сам прикомандировал себя к ним, присосался, как рыба-прилипала, чуя в них послушных и выгодных туристов.

Это был очень маленький человек, маленький даже для японца, к тому же очень толстый. Сзади он выглядел совсем маленьким мальчиком, и это впечатление еще усиливалось коротенькой курткой и крохотными соломенными туфлями с цветными ленточками. Даже когда он оборачивался, иллюзия не вполне рассеивалась, потому что у него было круглое, красное, толстое лицо с ямочками, полные щеки, чавкающие при еде, и глубоко посаженные свиные глазки.