Мегги Леффлер - Диагноз: Любовь

Джил начала танцевать, радостно вопя, и даже пыталась отбить чечетку, что было затруднительно, поскольку на ней были мягкие кеды, а миссис Мерфи повернулась к миссис Фичер и трагическим тоном произнесла:

— Бедный Уилл.

— Да нет, все в порядке, — успокоила я их. — Он тоже не возражает.

Папа не возражал, поскольку его не было дома. По четвергам он принимал пациентов в вечернюю смену.

Так или иначе, а моя реплика заставила их многозначительно переглянуться, а потом посмотреть на меня с участливой улыбкой, словно я была слишком мала для того, чтобы понять.

— Мне так жаль его, — тихо сказала миссис Фичер, когда мы с Джил направились к гаражу за нашими велосипедами. — Она уехала, а он один должен растить детей.

— Он хороший отец, — ответила ей миссис Мерфи.

Мне очень хотелось крикнуть: «Нас растит бабушка, идиотки!», но я прекрасно понимала, что даже такие слова не смоют их жалостливого взгляда.

«Неужели Бен поверил сплетням? — думала я теперь. — И как он мог поверить, если мама всем доказала, что они не правы? Она ведь вернулась!»

Я вспомнила, что Алисия назвала Бена Человеком, Который Не Смеется, и подумала об остальных печальных историях, возможно рассказанных ей братом. О том, как бабушка запрещала нам смеяться за обеденным столом. О том, что во время нашего детства папа всегда злился, а мы не понимали, почему он так раздражен. Бен мог говорить и о более поздних неурядицах. До Алисии, до того, как не стало мамы, мы с братом могли часами болтать по телефону о том, как трудно найти человека, которого можно полюбить, и как трудно следовать своему предназначению, когда все против тебя. А потом я вспомнила, каким необычно умиротворенным и спокойным был Бен на похоронах мамы, держа Алисию за руку. Она дала шанс моему брату, и Бен предал меня ради возможности быть счастливым. Мы должны были пережить это вместе. Но как он мог влюбиться в женщину, личность которой была диаметрально противоположна всем ценностям нашей семьи?

«Мама бы оценила то коротенькое черное платье, Холли», — услышала я голос брата и поняла, что он прав. Мама не осудила бы Алисию. «У нее прекрасное тело, и она может позволить себе это платье», — сказала бы она бабушке. А мне она наверняка предложила бы: «Давай подберем тебе платье, в котором ты будешь выглядеть так же хорошо».

Мы с мамой любили вместе ходить по магазинам. «Просто примерь и посмотри, что будет», — говорила она о любой вещи, вне зависимости от ее цены. Такому подходу мама изменила лишь раз, когда у меня пошел «полосатый период», — с пятого класса до старшей школы. Я помню, как она, только завидев, что я приближаюсь к еще одному свитеру или рубашке, футболке или кофте с полосками, говорила мне: «Просто пройди мимо». Мама верила в сочетание вещей. Она не могла купить себе серую шелковую юбку — даже на распродаже, — если у нее не было планов по поводу того, куда и с чем ее надеть. И если юбка сочеталась лишь с белым свитером, мама ее не покупала. Ей нравилось компоновать и подбирать вещи, она любила насыщенные цвета, например вишневый и ярко-розовый. Она бы ни за что не поверила, что кто-то может купить короткое черное платье для коктейля, который никогда не состоится, или для свидания с парнем, которого у тебя пока нет. Разве что в таком платье ты выглядишь совершенно потрясающе. Тогда она сама тебе его купит.

Закрыв глаза, я прислушалась к звукам за стеной и попыталась отрешиться от мыслей. Марианн наконец-то выключила Трейси Чепмена, но из комнаты Эда раздавалась «Moondance» Моррисона. Я представила, как мы с Эдом танцуем в лунном свете. Я отклоняюсь назад, и он протягивает мне розу. Нет, не розу, воздушный шарик. Один весьма памятный воздушный шарик.

Последнее, что я запомнила, погружаясь в сон, — это момент, когда я отпускаю шарик на свободу.

Я никак не могла адаптироваться к смене часовых поясов, поэтому чувствовала себя усталой и разбитой, словно после пары дней в окопах. Интересно, как солдаты справляются с этим на войне, как они заставляют себя вставать и идти вперед, невзирая на то, что ждет их впереди? И как им спится каждый раз на новом месте? Несмотря на все мои старания расслабиться, мне все равно не удалось выспаться, поскольку я пытаюсь принимать решения даже во сне, сражаясь с хаосом и непониманием.

Неотложка, в которую я пришла в семь часов утра, встретила меня тишиной. Марианн грела чайник, Эд вез на рентген мужчину средних лет в инвалидном кресле, а на «великой стене проблем» было всего лишь одно имя: Гендри — боль в лодыжке.

Я смотрела на доску с единственным именем и думала, что в этом есть что-то настораживающее: чем тише поначалу, тем хуже пойдут дела дальше, а в реанимации вообще мало надежды на счастливый случай. И тут за моей спиной громыхнул голос мистера Денверса:

— Что же такое студент, как не любовник в поисках капризной госпожи, избегающей объятий?

— Любовник… в поисках… — машинально повторила я, скрестив руки на груди.

— Капризной госпожи. Именно. Я цитировал сэра Вильяма Ослера [14] Вильям (Уильям) Ослер (1849–1919), знаменитый терапевт, патолог, историк медицины, философ и просветитель. Внес большой вклад в изучение анестезиологии. . Пойдемте. — Денверс махнул рукой, приглашая пройти с ним в офис. В дверях он остановился и обратился к Марианн: — Две чашки чаю, если вас не затруднит, милая.

— Одну минутку, сэр, — ответила она, а я недоуменно моргнула. Представляю, как бы ответили наши сиделки, если бы мне пришло в голову заказать им чай в нашем отделении интенсивной терапии. Ширли, известная тем, что набрасывалась на врачей, если их пациенты пачкали кровью чистые простыни, скорее всего, вылила бы мне на голову чашку с заказанным кипятком. Ванда бы просто рассмеялась и спросила: «Это что еще за похмельные синдромы? Я похожа на Дайэн Чемберс [15] Дайэн Чемберс — барменша, героиня сериала «Привет» в исполнении Шелли Лонг. ?»

Мы сели в кабинете, и спустя минуту Марианн принесла нам не только чай, но и поднос с маковыми кексами. Я уже позавтракала и готова была душу продать за чашку кофе, но пришлось быть вежливой и взять кекс, когда Денверс протянул мне тарелку. Марианн вышла, мистер Денверс сделал маленький глоток чая и начал засыпать меня вопросами по Ослеру, профессору медицинской школы Джонса Хопкинса в начале 1900-х. Мистер Денверс желал знать, что, согласно Ослеру, является четырьмя идеалами, к которым должен стремиться врач. Он подсказывал мне:

— Искусство?

— Медицины?.. — спросила я.