Николай Новиков - Разорванный круг, или Двойной супружеский капкан

— Так и будешь молчать? — спросил Савин, покачиваясь с пяток на носки. — Или, может быть, приготовишь ужин?

— Я не хочу есть, а ты можешь сварить себе сардельки.

— По-моему, ты слишком много времени проводишь дома, у телевизора, отсюда все твои проблемы.

— Я не сижу дома. Я гуляю с Биллом, загораю с Ленкой на речке в Филевском парке и думаю о том, как нам жить дальше. По-моему, теперь самое время поговорить об этом.

— Ну давай, говори, — усмехнулся Савин. — Впрочем, не надо, все, что ты скажешь, я уже знаю. И даже больше — кто на тебя так дурно влияет. Ты, наверное, все рассказала Ленке, и она, конечно же, возмутилась и посоветовала не разговаривать со мной и дальше, не готовить ужин и вообще мелкими пакостями отравлять мне жизнь. Верно?

— Да, рассказала, но она гораздо умнее, чем ты себе представляешь. Очень высокого мнения о тебе и надеется, что скоро все у нас будет нормально. В чем лично я сомневаюсь.

— С таким отношением к семейным обязанностям правильно делаешь, что сомневаешься. А насчет Ленки… Тут уж я сомневаюсь в том, что она желает мне добра. А пресловутая женская солидарность? А зависть бедной неудачницы к богатой подруге? Ты глупа, лапочка! Она, конечно, надеется, что ты будешь счастлива со мной, это временное недоразумение и так далее, а между тем исподтишка навтыкала столько шпилек, что даже тебе стало ясно: лучше всего и дальше отравлять мое существование, сделать его совсем невыносимым.

— Ты напрасно думаешь плохо о Ленке, она действительно хочет, чтобы у нас все было хорошо.

— И будет подпрыгивать от злорадства, когда все станет совсем плохо. Знаю я этих бедных добрячек-неудачниц!

— Ничего ты не знаешь! — покачала головой Светлана. — Думаешь, если у тебя друзья такие завистливые, то и все остальные люди тоже? Мне жаль тебя, дорогой.

— А мне тебя… дорогая! — язвительно сказал Савин. — Твоя Ленка обыкновенная учительница, по вечерам трусы свои штопает, потому что не умеет жить и денег на новые у нее нет. Баба со странностями, мы об этом уже говорили, помнишь, когда ты пыталась познакомить ее с Костиком?

— Твой Костик — самый обыкновенный хам, если не забыл, именно это я тебе и сказала тогда. И Ленка права, что отшила его. Кстати, и твои слова о Ленке тоже хамские. Но мы не о том говорим.

— Нет, моя дорогая… Дорогуша! Именно о том. Тебе хотелось поговорить о следствии: у нас что-то не ладится, нужно говорить об этом. А главное — причины. Твоего поведения, твоего отношения к мужу. Когда ты задумаешься о причинах, поймешь их и сделаешь соответствующие выводы, можно будет и поговорить. А пока что — не вижу смысла.

— Когда увидишь, поздно будет.

— Даже так? Тогда позволь тебе сказать, что, когда будет поздно, ты первая горько пожалеешь об этом. И, между прочим, я вполне серьезно! Надоели твои выкрутасы. В конце концов, я делаю все, что могу, для тебя и мальчишки, хоть он и не мой сын! И что же вижу в ответ? Ничего хорошего! Особенно после того, как ты вернулась из Испании.

— Потому что увидела, как дон Хавьер относится к моей матери, — со слезами на глазах сказала Светлана. — Совсем не так, как ты обращаешься со мной. Как с прислугой… Даже на работу не разрешаешь устроиться.

— На работу? А потом выслушивать идиотские сообщения о том, как ты устала, какие там сложности, зарплату вовремя не дают, интриги всякие… Зачем это мне нужно? Зачем я тогда женился? Мне нужна женщина, а не трудящаяся феминистка, Ленкина подруга. Это вполне нормальное, естественное желание для мужчины, который зарабатывает достаточно денег, чтобы семья ни в чем не нуждалась.

— Ты уверен, что деньги — это все, что необходимо мне?

— А ты разве сомневаешься, что это так?

— Теперь сомневаюсь.

— Подумай о причинах, и все станет ясно, — назидательно повторил Савин. — Кстати, я собираюсь поехать в какой-нибудь кабачок, поужинать. Если хочешь, возьму тебя с собой. Будут приглашать на танцы — возражать не стану.

— Спасибо, я не хочу танцевать по твоему разрешению.

— А мне не хочется оставаться здесь, — раздраженно отрезал Савин. Задело, что его предложение было отвергнуто. — Надеюсь, ты не будешь скучать!

Он вернулся в свой кабинет, достал из ящика стола диктофон, чистую кассету, сунул их в «дипломат». Решил, что за ужином обдумает, о чем должен быть роман, который он посвятит Марине, а потом часа два посидит в машине, запишет все свои мысли на кассету и завтра же позвонит писателю.

Вспомнил последнее слово в объявлении: дорого. Тоже мнит себя писателем, халтурщик несчастный! Ничего, как услышит, скажем… ну, самое большее — о трех-четырех тысячах долларов, так и забудет о своем гоноре. Это нормальная плата за вещь, сделанную по особому заказу. За отлично сделанную вещь!

А потом нужно будет договориться с каким-то издателем, чтобы выпустили книгу «молнией». С красивым оформлением и Мариной на обложке!

Отличная идея.

Когда Светлана скрылась за деревьями, обступившими извилистую тропинку вдоль Москвы-реки, Алтухов не сразу направился домой. Он доехал на метро до станции «Александровский сад», пешком прошагал по Охотному ряду до Тверской и еще долго бродил по главной улице страны, заглядывая в роскошные магазины. Давненько он здесь не бывал. Вроде улица стала чище, красивее, но, даже имея в кармане полмиллиона, немногое можно было купить в магазинах с экзотическими названиями. А вот выпить — никаких проблем. На складных столиках вдоль тротуара стояли запотевшие бутылки с пепси-колой, кувшины с соками и початые бутылки с коньяком, рядом с которыми замерли в ожидании стеклянные рюмочки. Не самый ходовой товар в такую жару, но, коли продавали, значит, был спрос.

Алтухов опрокинул пятидесятиграммовую рюмку коньяка «Белый аист» — хорошо пошел, — и на душе стало светлее. Грех было не выпить и вторую рюмашку, что он и сделал. Закусил столь осмеянным в народе «Сникерсом», символом нищеты и убожества некогда великой державы. Конфетка на самом деле вкусная, да не вовремя пришла к нам и слишком нагло заявила о себе в те дни, когда многие дети чай без сахара пили. А появись она лет на пять раньше, так стала бы всенародной любимицей. Так думал Алтухов, сосредоточенно пережевывая «жареный арахис, мягкую карамель и великолепный молочный шоколад».

После второй рюмки на душе стало совсем хорошо. Алтухов уже не заходил в роскошные магазины, а просто шел по горячему асфальту, иногда приостанавливаясь, чтобы еще улучшить настроение, благо возможности для этого были. Потом он купил пачку сигарет «Кэмэл», ведь состоятельный писатель должен курить дорогие сигареты. Когда шел со Светланой по тропинке к Филевской пойме, очень хотелось курить, но достать из кармана пачку «Явы» он так и не решился. Теперь, если он встретится с ней, обязательно закурит этот «Кэмэл», а пока что и «Явой» вполне обойдется. Еще купил бутылку водки, полкилограмма докторской колбасы и килограмм малосольных огурцов у бабульки неподалеку от Белорусского вокзала и двинул домой.