Джоанна Бриско - Будь со мной

— Рядом с вами кто-то есть?

— Это просто Чарли, — сказала она.

— Кто такой Чарли?

— Это мой… сосед по комнате.

— Ясно! — сказала я, удивившись. Меня почему-то всегда оскорбляло, если кто-то оказывался не таким человеком, каким я его себе представляла. Ведь все в ней указывало на то, что она одинока. Я, особо не задумываясь, приписала ей жизнь среди книг в самодостаточном затворничестве. Однако оказывается, что существует еще некий Чарли, о котором раньше никогда не упоминалось и который принимает участие в ее повседневной жизни. Я испытала облегчение с привкусом разочарования, когда поняла, что мне уже не нужно быть в ответе за нее — за ее читательский билет, за ее отношения с обществом, за ее ранимость.

— Ты никогда не говорила, что живешь с кем-то, — сказала я.

— Нет, — возразила она. — Нет. Мы вместе снимаем квартиру, но иногда по нескольку дней не видим друг друга.

Я высунулась из окна и посмотрела на площадь. Над головой стремительно проносились облака, я крепко взялась за подоконник.

— Да что об этом говорить! — ушла она от этого разговора. — Мне так хочется вручить подарок для твоего малыша!

Твоего малыша. Моего малыша. Употребление притяжательного местоимения наполнило душу радостью. Я почувствовала себя важной, значимой, нормальной. Удивительно, но оказалось, что я все-таки могу иметь ребенка. Я поняла, как одиноко мне было до этого.

— Ну, заходи как-нибудь. — Я в уме стала подсчитывать, сколько у меня осталось свободного времени до запланированной встречи со студентом, которого я вела. Отчаянно захотелось отвлечься, и в ту же секунду я поняла, что не смогу противиться своему желанию, мысленно позволила себе несколько дней передышки, отодвинув на второй план кураторскую работу, которой становилось все больше и больше, и заедавшую возню с докторантами.

Включила компьютер, вошла в Интернет. Я подозревала, что Ричард по утрам только то и делает, что через «Google» шерстит всемирную сеть, но сама редко пользовалась Интернетом, ссылки, которые я находила, вечно заводили в какие-то дебри, не имеющие никакого отношения к интересующей меня теме. Мой ночной кошмар все еще не выветрился у меня из головы, поэтому я набрала «Sophie-Hélène», имя своей французской партнерши по обмену, ее фамилии я не вспомнила. Нашлось пятьсот сорок пять ссылок. Я дописала «France». Появился список упоминаний четвертого ребенка Марии Антуанетты и информация про велогонку «Тур де Франс». Тогда я добавила название «Loire», после чего нашлось только описание генеалогического древа принцессы Бирон и еще какие-то новости с велогонки. Ричард, помешанный на Интернете, был бы на седьмом небе от счастья, если бы я обратилась за помощью к нему.

Попыталась поискать еще, но уже без особого энтузиазма, проснулись грустные мысли. Я вспомнила, что Ричард был не рад ребенку. Он притворялся. Я подумала, неужели все мужчины действительно боятся отцовства, неужели и Ричард, который казался мне совершенно другим существом по сравнению с тем мужчиной, который обидел меня сильнее всего, тоже был эгоистичным и грубым мужланом, а вовсе не исключением из общего правила, каким представлялся мне до сих пор?

Практически не было таких тем, на которые я не могла бы с ним поговорить. Я рассказывала ему о самых страшных унижениях, которые мне пришлось испытать в жизни, при этом, если хотелось плакать, я плакала, сопливо, с завываниями. Могла долго не брить ноги, носить очки для чтения и не мыть голову, потому что с ним это не имело никакого значения.

Но был у меня один смутный страх, который я, как зачатки безумия, не могла четко обозначить и извлечь на Божий свет для осмысления. Если я хоть прямо, хоть косвенно была причиной смерти двух нерожденных детей и отца, на что еще способны глубины моего подсознания? Кто еще может умереть из-за меня? Я сама боялась себя. Успокоиться удалось, только сильно впившись ногтями в ладонь.

Я начинала понимать, почему меня преследует образ Франции. Ребенок обострил переживания. Мне казалось, что существует некая дверь, за которой начинается тошнота.

Родители считали меня хорошей дочерью: в перерывах между латынью я зачитывалась рассказами про пони; с младых ногтей понимала, что образование — это мой билет в лучшую жизнь, но в душе у меня творилось такое, о чем они не догадывались. Меня терзало чувство вины за то, что я наполовину белая при отце индийце; за свое отношение к тому, что меня воспринимают как индианку, еще у меня было чувство вины перед родителями, которые возлагали на меня столько надежд. По-моему, отец, который долгие годы изучал медицину и получил лицензию врача, когда ему перевалило за тридцать, хотел, чтобы я пошла по его стопам. Вместо этого я стала изучать французский. Французский, потому что мне казалось, будто другого выбора у меня нет. Отец умер от сердечного приступа в сорок три, мне тогда было четырнадцать. В ночь его смерти я, заключив договор с Богом, поклялась себе, что больше никого не подведу, ведь я не оправдала надежд отца, когда он так в этом нуждался.

Во Францию я поехала уже не такой, какой была раньше. Французская семья, у которой я жила, оказалась очень доброй: не упоминая вслух о моем горе, они окружили меня заботой и лишь в приглушенных разговорах между собой позволяли себе высказать сочувствие ко мне. Впрочем, я без труда понимала, о чем они говорят. Софи-Элен, моя подруга по переписке и партнер по обмену, казалось, идеально подходила мне. Единственный ребенок в семье, она жила недалеко от крохотной главной улицы городка Клемансо в необычном маленьком частном доме с низкими балочными потолками и пристройкой, которая стояла за ручьем, струящимся через сад, над которым вывешивали сушиться белье. Мне выделили свободную комнату с двуспальной кроватью, над гаражом. Комната была похожа на номер в гостинице системы «бэд энд брэкфаст», но такого узора на обоях, как там, мне раньше видеть не доводилось. В гараже внизу хранился мотоцикл несовершеннолетнего двоюродного брата.

Мы с Софи-Элен в периоды оцепенения между приступами печали читали и шептались о книгах, а потом о мальчиках. Местные мальчики школьного возраста, прыщавые, замкнутые и длинноволосые, курящие сигареты и ездящие на мопедах, были для меня неотличимы от крестьян и автомехаников. Я посещала школу с Софи-Элен последнюю неделю семестра. Мы ходили, взявшись за руки, как две француженки, нас окружал мир миллиметровки и «Оранжины» [20] Популярный французский апельсиновый напиток. , и мне казалось, что я повторяю судьбу отца.

Потом наступила Pâques, и начались пасхальные каникулы: все были такие благочестивые, такие правильные, но из пансиона вернулся ее сосед, серьезный, странный и добрый мальчик, и все изменилось. Я потеряла подругу по переписке. Она стала ходить к нему в большой дом со ставнями. Дом этот стоял у перекрестка и принадлежал его матери, которая была врачом. И там они, католики в белых перчатках и со стрижками «под пажа», исследовали в перевязочной тела друг друга, я же стала для них всего лишь sans-papiers [21] Человек без документов, беспаспортный ( фр. ). , грязным варваром, спускающим свою печаль в воду тонкой струйкой.