Фрэнсис Шервуд - Ночь печали

— Да, я и сам ненавижу предательство.

Кортес выглядел настолько сильным и говорил с такой энергией, что эти эмоции переполняли Малинцин и ей хотелось защититься от Кортеса, как хочется усталому путнику спрятаться в тени от лучей солнца. Его здоровье ослепляло ее.

— Пей, ешь и не ложись. Тебе нужно двигаться, набираться сил, а вовсе не поддаваться слабости. Мне больно видеть тебя такой, донья Марина. Стоило мне оставить тебя одну… Ты могла бы умереть, пока меня здесь не было.

Она слышала его, но не верила ни единому его слову. Больно видеть? И это Кортес говорит?

Ей принесли размягченные бобы. Кортес растолок их ложкой, смешал со своей слюной и поднес ложку к ее рту.

— Вот, попробуй. Ешь медленно. — Он пережевал кусок тортильи, сплюнул его себе в ладонь и скормил ей. — Ешь помаленьку. Вот, молодец.

— Ты заботишься обо мне, чтобы спасти своих солдат.

— Я и тебя хочу спасти, донья Марина. Ты что, не заметила, где находишься?

— И что ты прикажешь мне сделать?

— Будь полюбезнее, пожалуйста. «Дорогой Кортес, милый мой, каковы будут твои распоряжения?» — Кортес повернулся к солдатам. — Где мой рупор? Он понадобится Малинцин.

Малинцин поддерживали с двух сторон, и она последовала за Агильяром и Кортесом к Моктецуме, стоявшему у выхода на крышу. На них немедленно обрушился град стрел и камней. Послышались оскорбительные выкрики.

— Почтенный народ мешика! — крикнул Кортес. — Мы хотим поговорить.

Малинцин повторила его слова на языке науатль, пытаясь произносить слова громко и торжественно.

Вокруг стало тихо. На террасу храма вышел какой-то аристократ. Его волосы были подстрижены так, как позволялось только могучим воинам, а на голове у него сияла диадема — знак императора.

— Куитлауак, — шепнула Малинцин, — младший брат Моктецумы.

— И что хочет нам сказать твой раздвоенный язык? — Куитлауак с возмущением глядел прямо на Малинцин. — Мы убьем вас всех, высосем мозг из ваших ломких костей, а затем выплюнем осколки.

— Прежде чем вы это сделаете, — по своей воле сказала Малинцин, — мы убьем вашего брата Моктецуму.

— Мой брат Моктецума предал свой народ, — рассмеялся Куитлауак. — Он — женщина, желающая умереть в своей уютной постели, и эта женщина стара, а ее разум помутился. Ваш предводитель, этот узурпатор, этот чужак, этот непрошеный гость, захватчик наших земель, убийца женщин и детей, — никакой не Кетцалькоатль. Он лишь испражнения червей.

Моктецума, которого до этого нельзя было назвать полным жизни, вскинулся, услышав имя «Кетцалькоатль».

— Мы требуем безопасного прохода через город, — продолжила Малинцин, не давая сбить себя с толку. — Тогда мы оставим Моткецуму в живых. Мы лишь хотим уйти, вернуться туда, откуда пришли.

Куитлауак рассмеялся. Внешне он напоминал Моктецуму, но был мускулистее и резче в словах.

— И откуда ты, Раздвоенный Язык?

— Если вы нас пропустите, мы отдадим вам золото.

Куитлауак вновь рассмеялся.

— Мы будем платить вам дань из нашей страны, что лежит по ту сторону моря.

— Нашей страны? Это что, твоя страна, Малинцин? Ты была там? Они выращивают там маис? Если их страна так прекрасна, то почему они пришли к нам? Зачем им наши земли?

Он настолько напоминал Лапу Ягуара, что Малинцин показалось, будто Лапа Ягуара воскрес.

— Несомненно, вы не хотите, чтобы ваш старший брат умер. — Произнеся эти слова, она вспомнила, что в императорской семье убийства среди братьев были обычным делом в том случае, если речь шла о праве наследования, а значит, это слабый аргумент, который и приводить-то не стоило. У Малинцин кружилась голова, но она держала себя в руках. — У нас много золота, которое мы можем вам отдать.

— Ты предлагаешь нам наше собственное золото? Они испортили тебя, девочка.

— Мы будем платить вам дань из нашей страны, лежащей за Восточным морем. У нас есть красивые ткани и орудия, сделанные из металла, что крепче обсидиана. Мы отдадим вам плюющиеся громом палки и высоких оленей: император сможет никогда не касаться земли. Наши котлы и лопаты сделаны из этого прочного материала. У нас есть инструменты врачевателей и целебные травы, а еще краска ярчайших цветов. У нас есть животные, которые умеют тащить за собой повозки с колесами, орудия, которыми можно пилить деревья на гладкие куски. — Малинцин, чувствуя, что вот-вот упадет, оперлась на руку Агильяра.

— Если будешь петь песни лжи, девочка, твой язык выпадет изо рта. Мы подумаем над твоим предложением, — ответил Куитлауак. — Отправьте к нам посла для переговоров.

Малинцин передала слова Куитлауака Кортесу. Она дрожала.

— Отправьте к нам мужчину. Одного мужчину, — повторил Куитлауак. — И не отправляйте женщину.

Малинцин повернулась к Кортесу.

— Они не хотят говорить со мной. Кого мы пошлем на переговоры?

— Ботелло.

— Ботелло? Нет, только не Ботелло, Кортес. Я сама пойду.

— Мы пошлем Ботелло. Это не обсуждается. Ботелло идеально подходит для этой роли.

— Мы отправляем нашего лучшего врачевателя, человека, живущего с вашим народом, женатого на местной женщине, человека, знающего тайны земли и небес! — крикнула Малинцин, чувствуя, как дрожит ее голос. — Он понимает некоторые слова вашего языка и уважает ваши традиции.

— Ваши традиции? И это говоришь мне ты, принцесса? Ты что, уже не одна из нас?

— Нет. Да.

— Очень хорошо. Пришлите этого бледного демона. Мы будем ждать его, когда солнце окажется в зените.

Новый император и его спутники скрылись в храме на вершине пирамиды.

— Не посылай Ботелло! — взмолилась Малинцин. — У него нет шансов, Кортес.

— Это не так. Ботелло неуязвим. Он вечен. Он может защитить себя заклинаниями. Ботелло лучше всех подходит на эту роль. Он жил у плавучих садов, знает их язык и одевается в их дурацкие одежды. Ботелло умеет расположить к себе. Донья Марина, позови этого проклятого цыгана.

Малинцин начала спускаться по ступеням. Солдаты, толпившиеся во дворе, увидев Малинцин, подняли головы, ожидая, что она скажет.

— Ботелло, — позвала она.

— Да, я должен срочно поговорить с Кортесом, — ответил Ботелло. — Немедленно.

Малинцин, держась за стену, почувствовала, как мир вокруг темнеет. Ее ладонь скользнула вниз, ноги подкосились, и она скатилась вниз по ступеням, упав на плиты двора.

— Донья Марина, донья Марина! — бросился к ней Кортес. — Донья Марина!

Встав рядом с ней на колени, он обхватил ладонями ее лицо, а затем приложил ухо к груди.

— Слава Богу, она дышит. Отнесите ее в комнату.

Агильяр с Кортесом перенесли Малинцин в комнату и уложили ее на циновку. Ботелло следовал за ними.

— Донья Марина, девочка моя, любимая. — Кортес осторожно похлопал Малинцин по щекам. — Не умирай, пожалуйста, донья Марина.