Фрэнсис Шервуд - Ночь печали

— А ты, Хуан, поднимешь якорь. Все остальные опустят паруса, когда рассветет, и мы отплывем далеко от берега. С юга дует ветер. Они даже не заметят, что мы уплыли, если кто-то из них не посмотрит на корабли.

— Господин, — попытался вмешаться Аду.

— Это очень хороший план, в этом я уверен, как уверен в матери моей, Матери Иисуса, всех святых и самом Иисусе. Tan cierto como yo soy de mi madre, la madre de Jesús, todos los santos y Jesús. Когда мы попадем на Кубу, Веласкес, узнав о грандиозных планах Кортеса, вышлет флот, который остановит это тщеславное сборище и вернет их всех домой в цепях, я имею в виду тех, кого они не убьют. Я в этом уверен.

Альварадо, стоявший у двери, почувствовал, как у него перехватило дыхание, как в глубине груди начал зреть кашель. О Господи, что же ему делать — стать убийцей или самому умереть? Конечно же, он не хотел умирать, но как жить с сознанием того, что ты убийца? Отец Ольмедо никогда не говорил о том, как бы поступил Иисус в таком случае, и никто из здравомыслящих людей никогда не подставлял другую щеку, если это могло привести к смерти. Ну за исключением разве что святых. Но ведь он не святой, он кабальеро, не так ли? «Господь, — взмолился он, — подай мне знак. Хоть какой-нибудь знак. Все что угодно».

И тут — Господь Всемогущий! — к Альварадо подлетела бабочка, вынырнув из ночной темноты. Бабочка была огромной кремово-белой, с тонкими крыльями. Она повисла в воздухе рядом с Альварадо.

О мой Бог, задохнулся Альварадо, да это же знак, настоящее знамение! Молча развернувшись, он на цыпочках пошел в свою комнату. Все решил ангел. Ему не нужно ничего делать.

— Глядите. — Увидев бабочку, влетевшую в комнату Куинтаваля, Аду открыл рот и высунул язык. Ему даже не пришлось ловить бабочку ртом. Она уселась ему на язык, сложила крылья, а затем полетела прочь, немного замочив лапки, но в остальном целая и невредимая.

Альварадо погрузился в глубокий сон, устроившись на циновке и не чувствуя никакой вины, а Куинтаваль и его спутники направились к кораблям, стоявшим в заливе рядом с Веракрусом. Стараясь держаться в тени и не выходить на свет луны, заговорщики добрались до берега. Столкнув две лодки с песка в воду, они тихо поплыли к тому кораблю, который находился дальше всех от берега, беззвучно погружая завернутые в ткань весла в гладкую серебристую воду. Корабль, к которому они плыли, назывался «Санта-Тереза» — это был трехмачтовый нао. Один за другим они взобрались наверх по лестнице, переправив на борт корабля провизию.

— Все, мы это сделали, — сказал Куинтаваль. — Аду, иди к рулю. Торопись.

И тут внезапно к горлу Куинтаваля приставили нож. Всех остальных схватили, заломив им руки за спину.

— Cuídate, mi amigo, — тихо сказал Кортес. — Берегись.

На лице Исла отражалось крайнее удовлетворение. Берналь Диас, обычно тихий и скромный, и Пуэртокарреро, непривычно трезвый, наставили на заговорщиков свои мушкеты с таким видом, как будто им не нужно было даже поджигать фитиль для того, чтобы выстрелить в пленников.

— Мы проверяли корабли, Кортес, — объяснил Куинтаваль.

— Как предусмотрительно.

Кортес махнул рукой, и на корабль с другой стороны забрались двенадцать семпоальских воинов, ожидавших сигнала. Воины скрутили Куинтаваля и его сообщников, уложив их лицами вниз.

— Что ты скажешь теперь, Куинтаваль? — Кортес поставил ногу Куинтавалю на спину.

— Вы настаиваете на том, чтобы мы носили доспехи, команданте Кортес, чтобы все наше снаряжение было в порядке. Мы хотели проверить, каково состояние кораблей.

Кортес сильнее вдавил свой ботинок в спину Куинтаваля.

— Во имя Девы Марии, — прохрипел Куинтаваль. — Y todos los santos en el cielo [50] И всех святых на небесах ( исп. ). .

Кортес несильно ударил Куинтаваля ногой в бок и, пнув его еще раз, перевернул на спину. Куинтаваль лежал, неудобно изогнувшись. Руки у него были за спиной.

— Во имя Марии и всех святых на небесах? Не во имя меня? Исла, как ты считаешь, стоит ли нам скормить их рыбам или забрать их на берег и оскопить?

— Я предлагаю казнить их здесь и сейчас, быстро и не хлопотно, капитан. — Исла всегда был полон хороших идей.

— Берналь Диас, я надеюсь, что ты опишешь в своей книге действия этих предателей. — Кортес направил острие своего меча в сердце Куинтаваля.

— Все остальные не предатели. Я заставил раба и других прийти сюда под страхом смерти, — возразил Куинтаваль. — Хуан и Мануэль немые, они не могли мне противоречить.

Аду прижали лицом к палубе, так что он видел лишь доски и канаты, но он чувствовал открытое море вокруг, слышал, как волны бьются о борт корабля. Этот звук, не имевший ничего общего с происходившим на палубе, музыкой звучал в его ушах. Аду хотелось погрузиться в черную воду, смыть с себя все заботы, завершить свою жизнь чистым. Зачем тратить последние минуты на разговоры с теми, кто тебя все равно не слушает? Зачем позволять им наслаждаться твоим горем? Все остальные пленники, в том числе якобы глухие и немые индейцы, начали плакать и кричать, что Куинтаваль грозился не только убить их, если бы они ему не повиновались и не приняли бы участия в этом неудачном заговоре, но прикончить их жен и отцов, предков и потомков. Аду было нечего сказать.

— Больше, чем предателей, я ненавижу трусов! — прикрикнул на них Кортес.

Отец Аду умер в муках из-за простого пореза. Он порезался железным ножом с деревянной ручкой, драгоценным приобретением, выменянным на шкуру крокодила и мясо гиппопотама на рынке. Порез загноился, позеленел, нога распухла, став толщиной с молодое дерево. Ее пришлось отрезать. Мать Аду умерла при родах, так что в живых остались только его бабушка, братья и сестры. Всех их забрали в семью дяди. Может быть, бабушка еще жива? Когда Аду видел в Семпоале старых женщин за работой, ему казалось, что его бабушка вот-вот поднимет голову и взглянет на него из-за точильного камня. А еще иногда туманным утром он замечал в рядах маиса то тонкую детскую руку, то ножку, мелькнувшую среди стеблей. Это напоминало ему о братьях и сестрах.

— Знаете, о чем я думаю? — спросил Кортес, запрокинув голову, словно разговаривая с яркими звездами в ночном небе. — Я вот что думаю. Давайте потопим эти корабли и покончим с мыслью о том, что нам следует плыть назад. Плыть прочь от победы. Они же не смогут отправиться на Кубу без кораблей, не так ли?

— Нельзя топить корабли, капитан. — Агильяр был в ужасе оттого, что Кортес хочет отрезать им пути к отступлению.

Агильяр вообще был втянут в это приключение не по собственной воле, а неприятностей становилось все больше с каждым мгновением. Ему хотелось, чтобы Нуньес остановил часы и повернул стрелки — пусть время вернется к тому моменту, когда его «спасли». Сначала решение о казни Куинтаваля приняли, бросив кости. Его собирались повесить лишь за то, что он хотел отправиться домой, а теперь еще и корабли пойдут ко дну? Это повредит им всем. Он представил себе офицеров и солдат, носильщиков из Семпоалы, последовавших за Кортесом, представил себе, как они двигаются в глубь страны, в самое ее раскаленное сердце. Агильяр считал это глупостью. Словно они намеревались подобраться к жерлу вулкана, взглянуть на красную кипящую лаву, а затем, погрузившись в транс, прыгнуть в огонь, где они сгорят заживо и никто даже не услышит их последний крик.