Фред Стюарт - Титан

Она узнала на себе, что секрет его неотразимости в постели заключался в том, что он владел египетской техникой секса — имсак. Абсолютно игнорируя собственное возбуждение — а она вскоре увидела, что он умеет возбуждаться! — он искусно не доводил акт до завершения. Это не приводило его к удовлетворению, но он уверял Лору, что видит наслаждение в осознании полной власти над своим организмом, полной подчиненности тела воле. Постоянно сдерживаемая кульминация полового акта доводила женщин до форменного безумия. Он называл это по-французски — так выглядело благозвучнее — «преддверием экстаза».

— Я должен быть абсолютным мастером акта любви, — говорил он. — Таким образом мне удается доставлять максимум наслаждения партнерше. Мужчинам чаще всего интересны лишь собственные переживания. Грубо выражаясь, им только и нужно что кончить. Я такой подход решительно отвергаю. Настоящее удовольствие в постоянном стремлении к вершине, в постоянной сексуальной агонии, если так можно выразиться. Однажды я целый месяц не достигал кульминации, хотя каждый день занимался любовью. И можешь мне поверить: это был самый сексуальный месяц в моей жизни. Я был измотан, иссушен желанием…

Понимаешь, по-моему, секс должен быть настоящим искусством. Причем с религиозной окраской. Ведь с одной стороны, это величайшее чудо, подаренное человеку природой, с другой — одна из простейших функций организма. Впрочем, она может обернуться и одной из самых сложных. Большинству мужчин достаточно было бы мастурбировать. Ощущения те же. Я — другое дело. Мое жизненное предназначение — дарить сексуальное удовлетворение женщинам. Я стал знатоком любви. Я редко кончаю, а когда это делаю, то испытываю эффект похмелья.

Лоре никогда раньше не приходилось сталкиваться с подобной философией, но она вынуждена была признать, что в жизни эта философия работала: это был самый эротичный день в ее жизни. Ник был великолепным любовником, но даже он не мог сравниться с Эль Торо. Хуан заставил ее переживать почти мистические ощущения. Она открыла для себя невиданные глубины наслаждения, экстаза, на который раньше считала себя неспособной. Когда пробило пять часов вечера и она покинула его квартиру, то едва стояла на ногах от усталости, у нее кружилась голова, но… она жаждала еще.

Провожая ее, он надел брюки, но так и остался без рубашки. Он помог надеть ей ее соболью шубу и тихо спросил по-английски:

— Ты получила удовольствие, не правда ли?

Она повернулась и поцеловала его.

— Ты не только подтвердил свою репутацию, но даже превзошел ее, — ответила она.

— Спасибо. Я счастлив, когда доставляю людям радость. А моя паэла? Тебе понравилась?

Лора улыбнулась:

— Пальчики оближешь!

— Ты придешь еще? Скоро?

Она задумалась.

— Тебе было слишком хорошо, чтобы не хотеть повторения.

— Да, я приду, — прошептала она.

— Завтра.

«О Боже!» — подумала она.

— Да, завтра.

Он улыбнулся и поцеловал ее.

— Отлично, — сказал он по-французски. — До завтра, дорогая.

Ник заехал за Дианой в отель, и они вместе на его «роллсе» отправились в Гринвич-виллидж.

— Что-то случилось? — спросила она, заметив, что он мрачен.

— Скажи, у Лоры были в Париже еще любовники, кроме генерала фон Штольца?

— Тебе нужно, чтобы я была вежливой и солгала, или ты хочешь знать правду?

— Я хочу знать правду.

— Разумеется, у нее были и другие любовники. Правда, не одновременно с немчиком. По крайней мере, я о таких не слышала. Полагаю, что она была очень осторожна, если и изменяла немчику. Но я совершенно точно знаю, что до него у нее были мужчины. Почему ты об этом спрашиваешь?

Некоторое время он не отвечал, потом сказал:

— Потому что сегодня она мне солгала.

— О!

— Она сказала, что ездила за покупками. Но ее машина все время оставалась в гараже. Она пользовалась такси. Ни одна женщина не возьмет такси для того, чтобы поехать за покупками, если у нее есть машина и личный шофер в распоряжении. Я прав?

— Абсолютно.

— Тогда возникает вопрос: куда она ездила на такси?

— Какие-нибудь догадки?

— Нет, но я твердо решил до этого докопаться.

Он больше не касался этой темы, но Диана знала, что он серьезно рассержен.

Они приехали на Барроу-стрит, которая выглядела больше похожей на улицу 1850 года, чем на улицу середины XX столетия. Они поднялись по продавленной лестнице на четвертый этаж.

— Слава Богу, что я бросила курить, — произнесла Диана, тяжело дыша.

— Файна просто влюбилась в бедность. Главным образом потому, что она с детства не знала, что это такое. Она без ума от этой лачуги.

Когда они наконец достигли последней лестничной площадки, где было темно, несмотря на окно, Ник нажал кнопку звонка у двери.

— Представь себе, каково это — тащить сумки с продуктами на такую высоту, — шепнул он Диане на ухо. — Файна говорит, что, по крайней мере, здесь чисто. И нет тараканов.

— Рада это слышать. Особенно перед едой.

— Извини, — засмеялся Ник.

Он снова позвонил.

— В четырех кварталах отсюда живет мой второй сын Эдвард. Он пишет величайшую американскую книгу. По крайней мере, так говорит. Его работа длится уже почти пять лет, но пока что я не видел ни одной главы, не то что всей книги. Но я ему ничего не говорю. У меня было слишком много проблем со старшим сыном Чарльзом, и с тех пор я решил по возможности не вмешиваться в личные дела своих детей.

— А тебя не беспокоит, что Файна стала актрисой?

— Абсолютно не волнует. Она пошла в мать. Я очень доволен ею. Я считаю, что у нее талант и большое будущее.

Наконец Файна открыла им дверь. На ней был белый передник, а под ним шотландская шерстяная юбка и синяя кофточка. Она улыбнулась Диане:

— Добро пожаловать в самую фешенебельную во всем Нью-Йорке квартиру. Привет, пап.

Она поцеловала отца, и они втроем прошли в гостиную с застекленной крышей.

— Ваша уха пахнет просто восхитительно! — воскликнула Диана, осматривая квартиру, которая напоминала ей мансарды-мастерские художников, которые ей часто приходилось видеть в Париже. Ник помог ей снять соболью шубу. Файна положила ее прямо на кровать.

— Да. А запьем мы все просто сказочным вином! — сообщила она, исчезая на минуту в спальне и крича оттуда: — Белое! «Шатонеф-дю-Пап»!

— О, я люблю это вино, — сказала Диана, взяв со стола фотографию в рамке, на которой был запечатлен мужчина в профиль с сигарой. Это был классический студийный голливудский портрет. А темные волосы мужчины были уложены в прическу, модную в начале двадцатых.

— Слушай, Ник, как тебя отлично сфотографировали, — восхитилась она. — Кто снимал?

— Это не я. Это Род Норман.

Она едва не выронила портрет.