Фред Стюарт - Титан

— Я так и знала! — кричала она на своего отца. — Я знала, что, если он уедет в Россию, я его потеряю!

— Диана, не спеши с выводами. Нам еще ничего не известно…

— Он похищен террористами, что тебе еще нужно знать?!

Она упала на диван и разрыдалась. Смущенный и терзаемый чувством вины отец стоял рядом. Он знал, что сердце его дочери разбито и что именно он за это в ответе.

— Диана, мне ужасно жаль… — бормотал он неуклюжие извинения.

Он подошел к ней и мягко положил свою руку ей на плечо, но она ее с себя сбросила, поднялась, убежала к себе в спальню, хлопнула дверью и упала на постель. Она смотрела на подаренное им обручальное кольцо, вспоминала, как он к ней прикасался, видела перед собой его лицо и убеждала себя в том, что это просто невозможно, что она может больше никогда его не увидеть, никогда не дотронуться до него… Невозможно!

Она перевернулась на постели и обняла себя за плечи, мучимая страхом за Ника и сжигаемая желанием любви, которую теперь у нее отняли.

Она терзалась тревогой не только за Ника. За три дня до этого она была у врача и выяснила то, о чем догадывалась: она носила под сердцем их с Ником ребенка.

В золоченых салонах петроградской знати, равно как и в домах среднего класса, известие о похищении «американца» стало еще одним удобным поводом лягнуть становящуюся с каждым днем все более непопулярной императорскую семью и бездеятельное русское правительство.

— Почему ты не дал ему охраны? — спрашивала великая княжна Татьяна великого князя Кирилла, своего отца. И военный министр России вынужден был признать, что не считал это необходимым. Звучало это неубедительно.

Даже в самой известной в России комнате — розово-лиловом будуаре русской императрицы — похищение американца вызвало тревогу. Императорская чета узнала о случившемся, находясь в стокомнатном Александровском дворце в Царском Селе.

— У Третьего отделения нет никаких зацепок относительно того, где он может быть, — воскликнул с чувством царь, меряющий шагами эту удивительную комнату, в которой даже мебель была розово-лиловая. Николай Второй был утонченно красивым человеком и с женой всегда говорил по-английски. Он остановился, чтобы погасить окурок сигареты. — Ни одной зацепки! А самое неприятное то, что нам как воздух нужны эти винтовки и патроны!

— Я говорила с Нашим Другом, — тихо сказала императрица, золотоволосая внучка королевы Виктории. Она покачивалась в шезлонге. Над ее головой висел портрет женщины, перед которой она преклонялась, — Марии-Антуанетты. «Нашим Другом» она называла Распутина. — Наш Друг говорит, что нам не следует волноваться.

— К черту Распутина! — рявкнул царь. Хотя старцу, похоже, действительно удавалось спасать от смерти его сына в моменты обострения гемофилии, временами Николай Второй искренне жалел, что пустил однажды во дворец этого дурно пахнувшего крестьянина, который так очаровал его жену.

Императрица была потрясена последними словами своего мужа.

— Ники, мы не должны позволять себе говорить в таком тоне о Григории! Это божий человек!

Царь нетерпеливо закурил вторую сигарету. Он искренне верил в Господа, но в последнее время казалось, что Господь не очень-то верит в него.

— Шах и мат.

Родион улыбнулся. Он продвинул своего белого слона на три клеточки, и черный король Ника был повержен. Впрочем, Ник и не возлагал больших надежд на эту партию против своего главного охранника. Родион оказался столь же умным, сколь и физически крепким. За те четыре месяца, что они уже играли в шахматы, русский выиграл восемьдесят процентов всех партий.

— Дьявол, — буркнул Ник.

— Еще партию?

Почему ты не хочешь, чтобы я научил тебя играть в покер? Мне уже надоели шахматы. К тому же мне надоело постоянно проигрывать.

— Э, друг мой… Покер — игра капиталистов. Поэтому он мне неинтересен. Но шахматы! Шахматы — это как дивная музыка. Шахматы полезны не только для развития ума, они полезны для развития души.

Ник поднялся из-за грубо сколоченного деревянного стола, потянулся и подошел к окну, чтобы полюбоваться на искрящийся снежный ковер на дворе. Четыре месяца в этой берлоге на востоке от солнца и на западе от луны. Четыре месяца! Сторожа обращались с ним на удивление любезно. Родион даже начал нравиться ему. Эдакий симпатяга-медведь. Симпатяга — это если его не сердить.

И все же Ник начинал уже сходить с ума.

От его дыхания стекло окна стало запотевать, а он продолжал смотреть на двор. Снежинки падали на землю как-то вяло, устало, словно не прекращавшийся в течение сорока восьми часов снегопад утомил их. Ник думал о том, удастся ли ему вообще когда-нибудь выбраться из этой Богом забытой избушки, которую он уже успел возненавидеть. Сторожа отличались дружелюбием, но изба оставалась тюрьмой.

Хуже всего было то, что он совершенно не имел информации о том, что происходит во внешнем мире. Охрана намеренно держала его в неведении. Ник даже перестал докучать им вопросами. Единственные «новости», которые почерпнул Ник за эти четыре месяца, состояли в том, что Родион родом из Москвы, имеет университетское образование, по специальности он металлург и может без конца скучным голосом цитировать Маркса.

В миллионный раз Ник думал о побеге. Но Радикс оказался прав: эта избушка действительно находилась где-то в самой глуши нескончаемого леса. Охранники давали ему возможность размяться и выводили на длинные прогулки. Он понимал, что если и сумеет ускользнуть от них, то безнадежно заблудится или замерзнет. На дворе уже стояла зима.

— Хватит там торчать, Коль, иди сюда, — позвал Родион. Русский называл его уменьшительно-ласкательно, словно Ник был членом его семьи. Впрочем, похоже, что так и было. — Я расставил новую партию.

— Я уже сказал тебе, что мне надоели шахматы.

— Можешь предложить что-нибудь получше?

Ник вздохнул и вернулся к доске. Его страсть к Диане все еще кипела, только подогреваемая его вынужденным монашеским затворничеством. Но этими долгими зимними днями тюремного заключения он думал также о компании Альфреда Рамсчайлда и вообще о военном бизнесе. Как-то в разговоре с Дианой он сопоставил продажу оружия с продажей страховых полисов, но такие вещи, конечно же, были несравнимы. Военно-промышленное производство — становой хребет мощи любого государства, любой нации. Ник хорошо знал, что нынешняя война, как и вся германская агрессивная внешняя политика последних пятидесяти лет, напрямую связана с ростом мощнейшей военной фирмы Круппа. Это именно Альфред Крупп, этот «пушечный король», дал возможность не одному кайзеру прошлого столетия превратить маленькую, сельскую и не очень богатую Пруссию в огромную, мощную в индустриальном отношении Германскую империю.