Фред Стюарт - Титан

Теперь он целовал ее грудь, проводил горячим языком по соскам, которые набухли от его ласк и затвердели. Он поднялся поцелуями до ее шеи, вновь и вновь касаясь своим мускулистым животом ее нежного живота, словно в каком-то ритмическом медленном танце.

— Боже! — стонала она. — О, Ник, как хорошо!..

Он вновь накрыл ее рот поцелуем, проникая в него трепетавшим языком. Ей хотелось покрыть поцелуями все его тело.

Потом все мысли уступили место желанию. Ей казалось, что тело выворачивается наизнанку от страсти, и ничто не волновало ее до тех пор, пока наконец не произошло то, чего так страстно желало ее тело. В то мгновение она вонзила свои ногти в его ягодицы и издала крик наслаждения.

— О Боже, — шептала она, задыхаясь, когда он отпустил ее. — Это даже лучше, чем заварной крем.

Когда она сказала это, их обоих разобрал веселый и неудержимый смех. Они смеялись, как парочка счастливых обнаженных античных купидонов.

Фантазии претворились в жизнь.

— Наступит день, когда придет расплата, — сказала Диана Рамсчайлд. Лица обеих женщин были закрыты траурными черными вуалями. Они возвращались в Грейстоун после похорон Альфреда в семейном склепе. — Сначала он обманул и унизил меня, потом убил отца. — Она говорила тихо, но ее кулачки в черных перчатках были крепко сжаты. — Я ему отплачу, даже если придется посвятить этому всю жизнь.

— Еврей. — И это было все, что сказала ее мать.

То, что Эдвина Тракс, дочь одного из самых богатых и влиятельных в Англии аристократических родов, вышла замуж за молодого американца, не обладающего ни титулом, ни особыми заслугами и известностью, многих удивило. Считалось приличным для английских лордов выбирать себе в жены богатых американских наследниц пример тому: мать Черчилля, которая была американкой, но вот замужество англичанки-аристократки за безродным американцем было явлением новым. Что касается лорда Саксмундхэма, то он не только любил своего зятя и восхищался им, но еще и рассчитывал сделать из него нью-йоркского агента своего Саксмундхэмского банка, как предложил ему сам Ник. К 1917 году для каждого английского банкира, не страдающего близорукостью и шовинизмом, стало очевидно, что Нью-Йорк перехватил у Лондона право именоваться финансовой столицей мира. План, разработанный Ником и его тестем, заключался в следующем: американец будет действовать из своего небольшого нью-йоркского офиса, подыскивая выгодные сферы приложения капитала в Америке, финансируя их из своих личных средств и за счет Саксмундхэмского банка. В течение последующих пяти лет этот план стал активно претворяться в жизнь.

Имея деньги, трудно не делать на них еще большие деньги, но зато очень легко обанкротиться.

Следовало отдать должное ловкости Ника: на инвестициях в недвижимость, гостиничное дело, акции радиокомпаний он не только заработал миллионы для банка своего тестя, но и одновременно в четыре раза увеличил собственное состояние.

В то же время Ник и Эдвина стали известны как одна из самых популярных в Нью-Йорке молодых супружеских пар. Ник снял просторные апартаменты на Парк-авеню, где они с Эдвиной устраивали веселые вечеринки. Красота Эдвины и ее мейферский акцент открыли молодой чете двери нью-йоркской общины англофилов, а репутация Ника как очень удачливого бизнесмена, равно как и его доступ к многомиллионным инвестиционным фондам престижного Саксмундхэмского банка, привлекали публику с Уолл-стрит, которая слеталась к нему голодными стаями. Эдвина, которая еще так недавно презрительно относилась к «обалдевшим от денег» американцам, с головой окунулась в пеструю, волнующую жизнь послевоенного Нью-Йорка и полюбила его так же пылко, как и своего красавца-мужа.

Первые четыре года их семейной жизни казались одним непрекращающимся праздником, прерывавшимся на короткое время тремя беременностями. В 1919 году у них родился первенец, сын Чарльз. В 1920 году вместе с «сухим» законом и голосованием за права женщин появилась дочь Сильвия. Наконец в 1921 году с завидной регулярностью прошли еще одни роды, и на свет появился второй сын Эдвард.

Как и большинство людей того времени, Эдвина пристрастилась к кинематографу. У нее даже появилась мысль самой попробовать свои силы в съемках. Ник только посмеивался над этим, не замечая, что жена с каждым днем все серьезнее и серьезнее думает об этом. Поэтому когда в 1922 году Ник невзначай предложил ей прокатиться с ним до Калифорнии, ее сердце радостно забилось. Ник собирался посмотреть на долину Напа, может быть, купить виноградник, он планировал также заехать в Лос-Анджелес и обещал показать жене киностудию, что привело ее в восторг.

Спустя неделю после роскошной поездки на поезде через всю страну до Сан-Франциско они пересели во взятую напрокат машину, и шофер отвез их на север, в долину Напа, где у Ника была назначена встреча с пожилым итальянцем, неким Сальваторе Гаспартелли. Тот уже ждал их возле своего помятого «форда-Т» на вершине холма. Ник и Эдвина были поражены буйной красотой долины, раскинувшейся у них под ногами и — благодаря необычно дождливой зиме — покрытой сочной зеленью.

— К июню земля будет бурой, — сказал Гаспартелли. — С апреля до октября капли с неба не дождетесь. Земля высохнет и побуреет. Но для винограда это как раз хорошо. Это делает его сильным.

Ник рассеянно кивал. На нем были отлично сшитый шотландского сукна костюм и великолепная панама, которой он оправданно гордился. Эдвина, давно оставившая стиль «крестьянки в твиде» ради того, чтобы стать одной из самых роскошно одевающихся женщин мира, на сей раз выглядела обворожительно в костюме от мадам Шанель и широкополой черной шляпе из соломки.

— Сколько акров площади? — спросил Ник.

— Семьдесят пять, — ответил Сальваторе Гаспартелли.

Ему было шестьдесят три и проживал он в Калифорнии с 80-х годов прошлого века, куда переехал специально для того, чтобы выращивать свой любимый виноград. Его бизнес процветал вплоть до того момента, как три года назад был провозглашен злосчастный «сухой» закон. И теперь Гаспартелли, как и большинство остальных калифорнийских виноделов, был банкротом, вынужденным продать по бросовой цене землю, которую он возделывал с любовью и тщанием.

— Лучший виноград растет на холмах, как у меня, — продолжал старик, стараясь хоть немного набить цену. — В долинах у винограда нет врагов, ему ничто не мешает расти. Поэтому виноградники в долинах слабые и ягоды дают слабые, ленивые. Здесь же очень трудно вырастить виноград, но зато он как следует наливается, крепнет и дает лучшие плоды.