Миранда Гловер - Шедевр

отвратительный моросящий дождь

безлюдная улица

портит этот пустой день

ешь мою плоть

сладкий кофе на коже

оближи мои губы

вниз по спине

дождь — моя печаль

дай мне заснуть

снова потеряна

На экранах за моей спиной показывали соответствующие картинки, нужная музыка была уже наготове. Тут я услышала с другой стороны занавеса какую-то суматоху. Летти безуспешно старалась перекричать шум. Но было ясно, что ее никто не слушает. Кэти нервно ходила передо мной и кричала в трубку Эйдану:

— Тут сотни людей — это безумие!

Помимо издателей, их специалистов по связям с общественностью и работников нашей галереи, на презентацию было приглашено около тысячи человек. И, вероятно, большинство из них решило прийти, — не считая покупателей, все прибывающих из лабиринта торговых рядов. Все с нетерпением жаждали «зрелищ», и многие были уже пьяны. Кэти привела пять охранников, чтобы следить за сценой. До сих пор в нашем распоряжении был только один охранник, и того больше интересовала болтовня с продавщицей-блондинкой, чем моя безопасность.

Наконец все успокоились, и, когда занавес открыли, над залом повисла тишина. К счастью, я сидела спиной к зрителям и мне не надо было смотреть на них, но я чувствовала, как камеры и взгляды изучают мое тело. В толпе послышалось восторженное перешептывание. Я легла и закрыла глаза. Я делала это достаточное количество раз, чтобы научиться абстрагироваться от зрителей, и теперь мысленно вернулась к своему проекту. Я слышала, что завязывается потасовка, но не обращала на это внимания. Шум усилился, и занавес быстро закрыли.

Мне было холодно, тело затекло. Появилась Кэти, она казалась возбужденной.

— Кому-то только что сильно заехали. Мы больше никогда не будем в этом участвовать.

— Лучше скажи об этом Эйдану, — ответила я.

— A у Линкольна и его оператора сегодня богатый улов, — негромко произнесла Кэти, помогая мне надеть платье поверх росписи. — Одному Богу известно, что они покажут в своем документальном фильме. Не только твое тело — это точно.

Кэти поехала в клуб «Граучо» вместе с Линкольном, Селиной, Летти и пиар-менеджерами. Я отказалась ехать с ними, и Кэти попросила охранника провести меня от дверей черного хода до машины. Когда мы уже отъезжали, она снова появилась и постучала в окошко.

— Извини, — сказала она, — я забыла отдать тебе вот это.

Я опустила стекло, она протянула руку и бросила мне на колени конверт.

— Какой-то парень просил передать тебе это. Наверное, обычное письмо от поклонника, — продолжала она. — Но он сказал, что это очень важно и что я должна удостовериться в получении.

Я вскрыла конверт, пока автомобиль увозил меня в ночь. Внутри оказалась короткая записка:

Дорогая Эста,

ты все так же великолепна, как и много лет назад, — по крайней мере, со спины! Извини, что не смог прийти раньше. Надеюсь, рисунки тебе понравились. Спасибо за понимание. Но мне опять пора. Крепко-крепко целую. Кенни.

От поцелуев в конце письма мне стало не по себе, но в целом я испытала облегчение. Странно было вообразить, что он пришел посмотреть на мое представление, а также было непонятно, почему он отсутствовал, когда я привозила деньги. В любом случае, как я заключила из письма, Кенни собирается куда-то уехать с деньгами, и на этот раз — я очень надеюсь — навсегда. Я чувствовала, что спаслась чудом. С деньгами нелегко расставаться, но их потеря еще не означает конец света. А рисунки… ну, для меня они вполне стоят заплаченной суммы.

Сидя в такси, я позвонила Эйдану, чтобы спросить, собирается ли он приехать. Мне отчаянно хотелось сейчас с ним увидеться и попытаться все исправить. Я не смогла дозвониться, и мне стало тоскливо. Я не предполагала, что из-за нового проекта наши отношения могут разрушиться, но все распадалось, и я не понимала, как этого избежать. Во всяком случае, до окончания работы над серией «Обладание». Но, приехав домой, я с облегчением увидела, что неподалеку припаркована машина Эйдана.

Стоя с бокалом скотча в руке, Эйдан внимательно изучал семь портретов, висящих на стене. Его внимание привлек третий в ряду портрет работы Жана Доминика Энгра. Картина называлась «Мадам де Сенонн» и являла миру чувственную красавицу, одетую в красный бархат.

Я подошла и стала у Эйдана за спиной.

— Что ты о ней думаешь? — спросила я.

— Просто неотразима, — восхищенно прошептал он. — Выглядит очень эротично и подразумевает некий скрытый смысл. — Эйдан повернулся ко мне. Он выглядел спокойным, даже счастливым. — И ее платье идеально подходит для твоего проекта.

Я уже решила, что буду с удовольствием представлять Мари де Сенонн на аукционе. Что еще может служить лучшей одеждой для женщины, выставляющей себя на продажу, чем платье из красного бархата?

— Как все прошло сегодня? — поинтересовался Эйдан.

— О, прекрасно, — ответила я, уже забыв о представлении, — но сейчас я умираю от голода. По дороге домой я купила суши. — Я подошла к дивану, на который перед этим бросила рисунки и сумки. — Будешь?

Эйдан вновь сосредоточил свое внимание на картинах.

— Я уже ел, — рассеянно сказал он.

— С кем?

— Э… с Жаклин Квинет, — ответил Эйдан, стараясь говорить самым обычным тоном. — Она хотела обсудить детали предстоящей продажи.

Я не ответила. Вместо этого я плюхнулась на диван и открыла коробку с едой. Я накалывала колечки семги на кончик палочки, отправляла в рот и глотала с жадностью дикаря. Эйдан интересуется ею, это очевидно.

— Знаешь, ты очень понравилась Жаклин, — наконец произнес он. Эйдан правильно понял мое молчание и намеревался развеять мои опасения. — Она считает, что тебя ждет ошеломляющий успех. К ней уже поступило несколько запросов — два из Китая, парочка из Нью-Йорка. А я сегодня беседовал с Грегом Вейцем. Он говорит, что у него есть пара коллекционеров, обдумывающих назначенную сумму.

Грег был старым другом Эйдана и жил в Манхэттене. На самом деле Эйдану все еще принадлежит меньшая часть галереи Грега Вейца в северно-восточной части Нью-Йорка. Они немного сотрудничали, работая на меня, и Эйдану хотелось раскрутить мое имя за океаном. Но сейчас я была сосредоточена лишь на наших личных отношениях.

— Где вы сидели? — спросила я, даже не пытаясь скрыть раздражение.

— Что? — Эйдан резко повернулся и посмотрел на меня; его глаза удивленно расширились.

— Ты и Жаклин, где вы ужинали?

— Господи, Эстер, разве это имеет значение?

— Не имеет, — холодно ответила я. — Я просто поинтересовалась.

Поджав губы, он взял свою сумку и принялся там рыться. Для него была характерна нелюбовь к разоблачениям. Эйдан терпеть не мог, когда его пытались вывести на чистую воду. Он всегда уклонялся от прямых ответов, если я проявляла то, что Эйдан называл «легким неврозом»; он говорил, что я должна научиться принимать жизнь такой, как она есть, а не ждать прямых исчерпывающих ответов. Эйдан был прав, но, как правило, белые пятна, на которые он ссылался, существовали в моих отношениях с прессой, друзьями и критиками. До недавнего времени наши с Эйданом отношения были устойчивыми, хотя и тайными в течение долгих лет. На раннем этапе мы несколько раз охладевали друг к другу и у нас обоих были романы на стороне, но мы всегда честно рассказывали об этом. Таким способом нам удавалось избежать растущей запутанности отношений, которая никому не нужна. За последние три года наша связь стала особенно прочной. По крайней мере, насколько я знаю. Появление на сцене соперницы лишь усилило мои переживания по поводу того, что мы с Эйданом отдаляемся друг от друга.