Виктория Готти - Суперзвезда

Эта половина ее жизни была давно похоронена, спрятана в памяти под литерой «Т», означающей тревогу. Но это не могло унять боли, тоски и острого чувства вины. Кэссиди Инглиш больше не была десятилетней девочкой, маленькой принцессой своего папочки. Она посмотрела на вершины деревьев Центрального парка и мысленно перенеслась более чем на двадцать лет назад. В один вечер ее жизнь изменилась навсегда.

Замок, который люди называли особняком, затих, стал беззвучным и страшным. Кэссиди дрожала в своей аккуратной постельке, подпуская к себе только Нэнни Рей. Уже немолодая ирландка гладила ее по спине и говорила, что мамочка ушла к ангелам. Когда Кэссиди спрашивала, где папа, Нэнни Рей отвечала, что его наказали. «Ты должна молиться за своего папу», — добавляла она. Кэссиди опускалась на колени и молилась, разговаривала с Богом и спрашивала его, как мог папочка сделать такое, он же так любил мамочку. Она ничего не могла понять. Ее молитвы всегда сопровождались шумом. Она пыталась сосредоточиться на разговоре с Богом, но в ее голове гудели скандалы, звон разбитого хрусталя и звуки того вечера, когда мамочка вознеслась на небо.

Однажды Нэнни нарядила ее в темно-синее платье с белым кружевным воротничком, небольшой рюшкой, топорщившейся вокруг шеи и такими же кружевами по краю рукавов, белые колготки, черные туфли-лодочки с ленточками, которые она завязала в бантики. Помогая Кэссиди одеться, Нэнни Рей все время говорила ей о том, что один человек будет ее расспрашивать о вечере, когда был прием в их доме. Кэссиди не надо ничего бояться, она должна сказать правду, а дядя Джеймс будет сидеть рядом и помогать.

— Ты тоже придешь? — Кэссиди отчетливо вспомнила свой вопрос.

— Я буду неподалеку.

Их отвез шофер дяди Джеймса по имени Флэкс, черноволосый человек, который всегда говорил так замечательно — Нэнни называла это ирландским акцентом. Флэкс подвез их к большому серому зданию. Им пришлось проходить через машинку, которая пищала, когда папа забывал вынуть из кармана свои ключи. Может быть, это аэропорт? Кэссиди хотела знать, где они.

— Нет, дорогая, это суд, — сказала Нэнни.

В течение многих лет с помощью врачей, специализирующихся на восстановлении памяти, и бесконечных разговоров с Нэнни Рей Кэссиди пыталась вспомнить что-то еще. Под гипнозом она вспомнила только одно об убийстве матери: широкие носки серых ботинок, испачканных чем-то красным — кровью. Ботинки, которые шумно ступали, проходя мимо ее комнаты. И больше ничего.

Один из врачей очень удивился, что она помнила эту деталь убийства матери и совсем ничего не могла вспомнить о похоронах. Каким-то образом она заглушила это воспоминание, не сознавая точно, что оно означало, — но, чувствуя, что похороны были связаны с заключением отца в тюрьму. Об убийстве Кэссиди узнала позже.

Она больше не встречалась с отцом. В конечном итоге, спустя почти двенадцать лет после повторного расследования, Роджера оправдали. Исследования крови с места преступления, не представленные на первом суде, показали, что один из образцов не принадлежал ни Роджеру, ни Лане. Также выяснилось, что кровавые отпечатки пальцев в комнате, где находилось тело Ланы, также не были представлены на суде. Поскольку отпечатки были слишком слабые и не поддавались идентификации, молодой следователь проигнорировал их, решив, что их оставил кто-то из полицейских, так как они находились слишком далеко от тела. Хотя новые факты не указывали на присутствие еще одного участника убийства, второй судья посчитал имеющиеся доказательства недостаточными, чтобы возложить вину за убийство Ланы Турмейн на ее мужа.

Роджер жил на свободе одиннадцать лет, достаточно долго, чтобы вернуться в кинобизнес и написать книгу, в которой заявил о своей невиновности. Ни разу за это время Роджер не связался с Кэссиди. Она тосковала по отцовской любви, ей не хватало его обаяния, того волшебного ореола, который окружал отца в ее воспоминаниях, она называла это волшебной пылью. Она никогда ни в чем его не обвиняла. Что бы ни сказала она в зале суда, это обрекло его на заключение. И когда отец вышел на свободу, он ясно дал понять, что больше не желает иметь с ней никаких отношений. Она общалась только с Джеймсом Рентрю. Он был единственным человеком, который сказал ей: «Твоему отцу очень стыдно, и он не может смотреть тебе в глаза». В то время Кэссиди пожалела отца и приняла объяснения Джеймса. Но теперь она чувствовала гнев и боль. Неужели ему безразличны ее переживания? Ему все равно, что стало с той принцессой, которую он бросил?

После заключения отца «домом» для Кэссиди стали дядя Джеф и тетя Бев на ранчо «Вэлли» вдали от роскоши «Шепота ветров». Сестра и брат, разница в возрасте которых препятствовала их дружеским отношениям, выросли вдали друг от друга. Джонатана отослали в школу-интернат, и он проводил дома всего один выходной в месяц. Если бы Кэссиди была постарше, ее бы тоже куда-нибудь отослали.

Дядя Джеф не был образцом для Джонатана. Хотя он называл себя бухгалтером, похоже, работал он мало. Тетя Беверли была помешана на голливудских звездах, типичная представительница среднего класса, живущая только Голливудом. Она мечтала лишь о том, чтобы быть приглашенной на нужные приемы, и не упускала возможности воспользоваться знакомством с Турмейнами. Кэссиди слышала, как Беверли проклинала ее отца как убийцу, а на следующий день уже защищала его как жертву несправедливости. У Беверли не было для племянников ни времени, ни терпения, и она этого не скрывала.

Дядя Джеф не испытывал ни сочувствия, ни сострадания к положению брата и его детей. Весь интерес тетушки и дяди сводился к чеку на приличную сумму, который они получали каждый месяц на нужды Кэссиди и Джонатана. В этом и заключалась, если можно так назвать, их «забота». Однако Джеймс Рентрю по-прежнему присутствовал в жизни Кэссиди и Джонатана. Если в школе давали спектакль с участием детей, проводили родительское собрание или общее собрание в конце года, Джеймс всегда выступал как представитель Роджера. И он продолжал замещать его, даже когда Роджер был оправдан.

Джеймс убеждал ее, что за годы, проведенные в тюрьме, ее отец стал более суровым, превратился в другого человека. И все же Кэссиди тосковала по тому герою, которого помнила. Она отвергла правду, обвинения против отца, возможно, даже свои собственные воспоминания об убийстве и его последствиях. Но Роджер никогда больше не появлялся в ее жизни. От него не было ни поздравительных открыток, ни звонков, ни писем. О его жизни она узнавала из газет. Он отказывал ей в свиданиях, когда она повзрослела, ее письма возвращались нераспечатанными.