Наталья Калинина - Не жди моих слез

— Скучает по семье, — констатировала мать. — Господи, существуют же еще на свете благополучные семьи.

Я позволила себе ехидную ухмылочку — камешек-то целили в мой огород. Но я ехидничала не по поводу Ляльки: я знала ее слишком хорошо, для того чтоб верить в сказку о спящей царевне, навсегда влюбленной в своего избавителя, разбудившего ее. К тому же Лялька очень проигрывала в роли смиренной, покорной, послушной и в прочих бесхребетных амплуа. Кто-кто, а я имела честь наблюдать ее в иных ролях.

Сергея Васильевича словно подменили. Особенно это стало бросаться в глаза после Лялькиного отъезда: он печатался почти каждый день в газете, выступал по местному телевидению, пиджак сменил на замшевую куртку. Вездесущая по части городских новостей мать оповестила меня, что Сергей Васильевич за короткое время дважды съездил в командировку в Москву. Мы с Лялькой, перезваниваясь время от времени, избегали упоминать его имя и даже сам факт его существования. Однажды Лялька разрыдалась в трубку, но мгновенно взяла себя в руки.

— Прости меня, пьяную дубину. Взяла и напилась с тоски.

И тут же со мной распрощалась.

Я в тот же вечер последовала ее примеру. А набравшись, позвонила Сергею Васильевичу и высказала все, что думаю о нем, его жене, его отношении к Ляльке, которое, помню, обозвала любовью сатира к нимфе. Он выслушал все до последнего слова, громко и учащенно дыша в трубку.

— Привет вашей правильной половине, — изрекла я под занавес и бросила трубку на рычаг.

Через три дня Лялька заехала ко мне по пути из аэропорта. Она страшно похудела, она вся дергалась, она была похожа на висельника, вынутого из петли в самый последний момент, — так выразилась моя обладающая метафоричным мышлением мать. Когда через полчаса явился Сергей Васильевич с букетом роз для матери (?), вымученным «добрый день» для нас с Лялькой, когда они отбыли наконец, стойко выдержав невыносимый для обоих ритуал чаепития, у матери отвисла челюсть.

— Ну и дура твоя Лялька, — изрекла она. — А я-то считала ее не в пример тебе умничкой. Наш Сергей Васильевич там долго не удержится.

— Где это — там? — Я изобразила недоумение.

Мать указала пальцем в потолок и еще долго смотрела на него после того, как опустила палец. Потом вздохнула и отправилась к соседке перекинуться в «шестьдесят шесть».

Лялька позвонила мне в час ночи и попросила как можно скорей приехать. В первый момент я здорово перепугалась — у нее был однотонный и какой-то безжизненный голос. Поразмыслив, я решила, что наступил кризис, после которого болезнь либо отступит, либо…

«Отступит, отступит, — твердила я мысленно, трясясь в вонючем такси. — И снова мы с тобой, Лялька, будем вместе на не досягаемых для простых смертных высотах».

— Я предложила ему всю себя без остатка, а он сказал мне: «Не надо, это слишком много, мне этого не осилить. Ты меня загубишь. Ты ярче, ты сильней, ты талантливей меня. Пойми: я не смогу жить в твоей тени». Так и сказал. Этими самыми словами. — Лялька говорила все тем же безжизненным голосом, но я поняла — шок прошел. — Тогда я сказала, что попрошу прощения у Алины Викторовны, потому что не могу иначе. Я ведь думала, у нас серьезно, на всю оставшуюся жизнь. Он прочитал мне проповедь насчет моего эгоизма, сказал, что, если в городе узнают про нашу связь, — так и сказал: «связь», мерзость-то какая, а? — с него живьем сдерут шкуру. Кто — не уточнил. Еще он попросил, чтобы я не позже, чем завтра, нанесла официальный визит их дому, а он при этом изобразит приятное удивление по поводу моего приезда в ваш славный город. Потом они с женой, то бишь Алиной Викторовной, пойдут меня провожать — так уже было. На следующее утро — такое тоже уже было — он скажет мне по телефону, что все о’кей, назначит очередное свидание, во время которого будет поминутно смотреть на часы. Ну да, он положит их на стул в изголовье и будет ласкать меня одной рукой, а другой шарить в поисках часов; потом, надевая ботинки, назовет меня удивительной женщиной, потом позвонит вечером из дома и станет расспрашивать, что я делала днем, и повторять — для Алины Викторовны — мое вранье про посещение родственников и друзей, потом передаст трубку ей, потом затащит к себе домой на чай, потом… У попа была собака… Нелька, я хочу напиться. У бабуси имеется наливка и чекарик водки. «Нет, не люблю я вас да и любить не стану…»

Мы встретили утро на жестком клеенчатом диване в столовой бабушки Дуси, где незаметно заснули в обнимку. Мой сон был чутким и тревожным. Я слышала, как Лялька шептала: «любимый, мой любимый», раз выругалась матом, потом долго вздыхала и чмокала губами, как маленький ребенок, которого отняли от груди.

Вечером Лялька с невероятным трудом — билетов не было на неделю вперед — улетела домой, не попрощавшись со своим «любимым». Чего ей это стоило, знаю только я да, быть может, владыко небесный, если он еще не потерял интереса к нам, грешным.

— А Сергей Васильевич тяжело заболел, — через неделю после Лялькиного отъезда объявила с порога мать. — Его привезли сегодня к нам в больницу с запущенным воспалением легких. Жена говорит: был на рыбалке, перевернулся вместе с лодкой. Состояние критическое. Ты бы Ляле, что ли, позвонила…

«Вот еще, — подумала я. — Ни за что не позвоню. Так ему и надо. Бог наказал. За Ляльку. За мою Ляльку».

В ту ночь я не сомкнула глаз. Почему-то я представляла, как Сергей Васильевич видит в температурном бреду Ляльку, обращается с мольбой к Ляльке, тянется к ней руками. Она же в это время спит безмятежно в своей постели в нежно-розовый цветочек или слушает музыку, или ее целует Дима — нежно, едва касаясь губами кожи, а не до кровавых синяков, как этот, теперь поверженный во всех отношениях. Мне было невыразимо приятно представлять его бред на узкой больничной койке, физические и душевные муки и тут же — параллельно — Лялькину безмятежность, Лялькино парение над прозой быта и бытия во имя и ради поэзии.

— Сергею Васильевичу совсем худо, — доложила на следующий день мать. — Жена не отходит от него. Ты бы все-таки поставила в известность Лялю. Как-нибудь деликатно, исподволь…

Тут меня прорвало.

— Ты хочешь, чтоб я позвонила Ляльке и сказала: «Свершилось — ты отомщена»? Ты этого от меня хочешь? Да Ляльке на него наплевать, Ляльке насрать на этого козла. Ты думаешь, с ее стороны было серьезно? Серость. Неудачник. Подкаблучник. Тряпка. Провинциальный донжуан. Пускай себе окочурится на больничной койке — это будет только справедливо.

Я еще что-то орала — сейчас не помню что. Мать поспешила закрыться у себя. Я нашла бутылку с коньяком на донышке, закурила сигарету, потом тяпнула чашку домашней наливки и набрала телефон Ляльки.