Наталья Калинина - Кто-то смеется

Попугай уселся на макушку можжевелового куста и, склонив голову вправо, внимательно следил за движениями Пети.

— Дур-рак, — изрек он, когда Петя замахнулся на него сачком. — Дур-рак. И уши холодные.

Громко хлопая крыльями, он перелетел на молодую ель по соседству и стал чистить перышки, щелкая своим крючкообразным клювом.

Петя сделал сложный отвлекающий маневр и очутился под елкой. Теперь попугай его не видел — елка была непроницаемо густой. Петя достал из кармана моток бечевки, к концу которой была привязана конфета «Ну-ка отними». Картинка всегда вызывала у Ромки приступ бешеной ярости, и он забывал про все на свете, пока от ненавистной желто-белой бумажки не оставались мелкие клочки. Петя положил конфету на видное место и залег под ветками, намотав на указательный палец другой конец длинной бечевки. Воинственно вскрикнув, Ромка спикировал на землю и, взъерошив перья, с остервенением кинулся на врага. Петя потихоньку подтягивал к себе то, что осталось от конфеты. Наконец он изловчился и схватил Ромку за туловище. Что-что, а хватка у Пети была железная. Попугай знал об этом и теперь даже не пытался вырваться.

— Дегенерат! Дур-рак! — прошипел он и закрыл глаза. Что означало: твоя взяла.

Петя влез в окно веранды, засунул Ромку в клетку и запер дверку на задвижку.

Леля лежала на диване в прохладном полумраке оплетенной клематисом веранды и читала «Трех товарищей» Ремарка. Это была старая, затрепанная книжка с пожелтевшими страницами. Кое-где на полях были карандашные заметки, которые казались еще наивней, чем сама книга, но Леля тем не менее не в силах была оторваться от нее. Она поправила волосы — как-никак Петя был мужчиной, хоть и ее сводным братом.

Он смутился, увидев Лелю. Такое с ним случилось уже не в первый раз. Они были дружны с самого первого знакомства, они вместе выросли. Эта скованность появилась совсем недавно.

Он почувствовал, что Леля следит за ним краем глаза и кровь бросилась ему в лицо.

— Эй! — сказала она. — Поди-ка сюда. Ближе, я не кусаюсь. — Она усмехнулась одними губами. — У тебя манеры, как у юного пионера.

— Нет я… я только что охотился на Ромку. Понимаешь, этот дурак…

— Ты, зеленое детство, послушай отрывок из классики, на которой выросли наши предки.

«Я стал класть ей на грудь лед, почувствовав облегчение от возможности что-то делать, — быстро и без всякого выражения читала Леля. — Я дробил лед для компрессов, менял их и непрерывно смотрел на прелестные, любимые, искривленные губы, эти единственные, эти окровавленные губы…»

Она вдруг почувствовала волнение и быстро захлопнула книгу. Дело было не в Пете — он еще совсем зеленый. К тому же про Петю Леля знала почти все. Тот, чье присутствие способно вызвать у нее волнение, должен быть окутан облаком таинственности. К тому же это должен быть абсолютно чужой человек, который ворвется в ее жизнь вихрем. Она задумчиво прикусила губу и спросила шепотом:

— А ты мог бы поцеловать женщину в окровавленные губы?

На ее лице играла лукавая улыбка. Петя растерялся в первую минуту.

— Но почему они у нее в крови? Она ранена?

— Дурачок, она при смерти.

— В таком случае я бы обязательно ее поцеловал. Я… я бы не отрывался от ее губ. Когда что-то делаешь в последний раз… я хочу сказать, когда знаешь, что больше так никогда не будет, это… это очень сильно возбуждает.

— Почему? — удивленно спросила Леля.

— Я читал об этом. И не раз.

— Какая тоска. Читал… Надо все попробовать, а уж потом говорить. Все люди чувствуют по-разному. Неужели ты не понимаешь этого?

Леля смотрела на Петю в упор. Спина его покрылась потом — у сестры были такие свежие манящие губы.

— Ничего ты не понимаешь, — обиженно протянула она. — Никто ничего не понимает. От этого жизнь кажется такой беспросветно однообразной.

— Я… я понимаю.

— Не-а. — Леля зевнула и открыла книжку. — В тебе еще не проснулся мужчина. То есть я хочу сказать, что в сексуальном смысле ты круглый ноль. И вообще у тебя руки в бородавках.

Петя быстро спрятал руки за спину.

— Я прочитал эту книжку, когда мне было двенадцать лет, — пробормотал он. — За одну ночь. Я не мог оторваться от нее. У этой Пат были такие же красивые волосы, как у тебя. Ты вообще напоминаешь мне ее. Ты гибкая, ты…

— Сведи бор-родавки, дур-рак, — раздался вялый голос попугая. Ромка очень уставал после своих вылазок на пленэр.

— Я их уже почти свел. Осталось всего две. Это… это от того, что я часто мою руки.

— В луже? — беззлобно поинтересовалась Леля.

— Нет. Я очень брезгливый, ты же знаешь. Но я обещаю тебе, что к концу лета у меня не будет ни одной. — Он помолчал. — Ты знаешь новость?

— Какие в деревне могут быть новости? Мурка поймала мышку, Булька стащила пышку, да?

— Ксения приезжает. Завтра.

— Ну да, заливай. Что она забыла в этой провинциальной Сахаре?

— Она приезжает со Стекольниковым. Они вчера поженились. Я слышал, как Виталик поздравлял их по телефону. Он сказал, что мы все очень рады.

— Особенно я.

Леля фыркнула и скорчила презрительную гримасу.

— Ты не рада?

— Я? С чего это? Мало радости, когда выясняется, что старшая сестра глупей, чем ты думаешь.

— Все женятся и выходят замуж.

— Чтобы потом друг другу изменять, да?

— Такова человеческая природа, и от нее никуда не денешься, — обреченно сказал Петя.

— Скажите, пожалуйста, да ты у нас, оказывается, Ницше!

Леля вскочила с дивана, сверкнув на мгновение узкой белой полоской трусиков из-под короткой джинсовой юбки.

— Просто я не питаю иллюзий относительно человеческого рода.

— Думаешь, я их питаю? Только я знаю одно: семейная жизнь гробница для любви. Это не понимают дураки вроде тебя и моей старшей сестрички. — Она подошла к зеркалу на стене и, выгнув колесом свою и без того крутую попку, провела по ней обеими руками. — Сексуальная ты, Ленка, девочка. Очень даже сексуальная. А ты что думаешь? — спросила она, обращаясь к Пете.

— Очень… — промямлил он.

— У меня фигура получше, чем у Ксюшки, хоть она и крутила свои тулупы и прочие фуэте. У меня полный третий номер, а у Ксюшки недоразвитый второй. Петуня, тебе нравятся девушки с большим бюстом?

— Нравятся. Только не называй меня этим глупым прозвищем.

— Борька этот тоже какой-то недоразвитый. — Леля подняла обеими руками свои длинные темно-пепельные волосы и заколола на макушке шпилькой. — И никаким он карате не занимался. Мне кажется, он врет.

— У него правильные пропорции. Когда я делал этюд с его обнаженного торса…

— Подумаешь, пропорции. В мужчине не это главное.

Она замолчала, вспомнив сцену, которую подсмотрела зимой. Леля тряхнула головой, отгоняя воспоминания, но картинка, запечатленная в памяти, была не просто отчетливой — она казалась нестерпимой до боли.