Наталья Калинина - Не жди моих слез

Молола за завтраком всякую ерунду. У нас слишком мало времени, чтоб говорить о постороннем.

Мне казалось, образ первой любви слился во мне с тобой. Мне на самом деле так казалось. И все вдруг встало на свои места. Я даже поверила в возможность нашего счастья. А ты вдруг сделался серьезен, даже суров, но я старалась изо всех сил не обращать на это внимания — мне так хотелось нашего счастья.

Я знал, у тебя до меня было что-то большое и сильное. Но я верил: то, что ты испытываешь ко мне, не похоже ни на что предыдущее. Зачем было доказывать обратное?

И ты вдруг заговорил — вульгарно, пошло, — о своих женщинах. Я не ревную тебя к ним — они и я… Да это просто смешно. Но зачем было говорить обо всем этом открытым текстом, словно ты сидел в пьяной мужской компании? Я делала вид, что мне плевать. Когда мы очутились в постели, я почувствовала себя панельной шлюхой.

Для тебя жизнь — игра. Не хочу быть банальным, но знай — для меня она от рождения была и останется борьбой за существование. Все, что я имею, я добился сам, своими руками, головой, талантом. Без всяких компромиссов с судьбой. Да, я боюсь потерять то, что у меня есть: дом, семью, работу. И покой. Прежде всего — покой. От тебя так часто веет беспокойством, которое будоражит мое воображение, заставляет меня видеть наслаждение — особенное, пряное наслаждение — в хрупкости нашего бытия. Но для того, чтобы воссоздавать эту хрупкость в красках ли, в звуках, в словах, нужна устойчивость. По-нынешнему — стабильность. Не люблю это слово, это состояние, но, увы, разглядеть перо жар-птицы можно лишь дома, под лампочкой на письменном столе.

Ты помнишь, как мы обедали при свечах, за окном было сумрачно и тревожно от метели? В стакане на столе вздрагивали от каждого нашего движения три подснежника, которые я нашла утром возле крыльца. Помнишь, ты сказал, что счастье ценно лишь тогда, когда оно — миг. Когда знаешь, что его легко потерять навсегда. Мне стало очень больно. Не от того, что это неправда, а от того, что эту правду сказал ты. Я улыбнулась, я подыграла тебе. Я сказала: «Счастья на свете не бывает вообще. Счастье — сплошная выдумка. Снег в конце апреля. Завтра утром вместо него будут моря разливанные». Увы, мое предсказание сбылось. Мне же так хотелось сугробов, мороза, чтоб изо рта теплыми клубами валил живой пар. Наш с тобой пар. «Ты оказалась права, — мрачно констатировал ты, глянув утром из окна на пир весны. — Женщина, ты оказалась права».

— У тебя испортилось настроение? В чем дело? Что, пора по домам?

— Возможно. Только у меня нет дома.

— Не лицедействуй — у тебя замечательная семья. Алешку ты должна на руках носить — вам с ним век доживать.

«Хочу тебя на руках носить, тебя!» — так и подмывало крикнуть. А ты с такой легкостью уступаешь меня другому. Как ты можешь?.. Неужели, неужели, отдаваясь друг другу без остатка, мы знали заведомо, что это — игра? А потом: «Я с тобой больше не играю, я хочу домой — верни мои игрушки». Знала бы я, что все будет так — я бы ни за что…

Ты говорила с самого начала: «Не надо все усложнять. Не надо думать о будущем». Я скрипел зубами, я представлял себе: ты, теплая от моих ласк и поцелуев, уходишь от меня в это холодное будущее, где тебя целует и ласкает другой. И ты не видишь в этом никакой своей вины — ты привыкла жить мигом, минутой, настроением. Какое же я имею право держать тебя, силой вырывать у тебя клятвы о вечности наших отношений? Конечно, мы, русские, тем более интеллигенты, тем более не первой молодости, любим все усложнять. Уходя, ты всегда смеялась над моими страхами и отвечала на мой наивный вопрос о том, когда позвонишь, таким же наивным: «когда захочется» или «когда-нибудь». Я чувствовал, что ты позвонишь, обязательно позвонишь, но в ушах звенели твое веселое «когда захочется» и «когда-нибудь», и я не мог написать ни строчки, я глядел на чистый лист бумаги, я видел тебя с другим, я рвал бумагу, ложился на диван, пялился часами в потолок. В один из таких безумных вечеров я решил: «Она будет моей навсегда. Или же я… Да, я вырву ее вместе с собственной душой».

А потом наступили настоящие сумерки. Свеча трещала, чадила, капала воском на неприлично голые, как тело старой женщины, доски стола. Мы вдруг протянули друг другу руки — одновременно, сговорившись душами. Душами, а не телами, счастливые этой самой близкой из всех близостью. Твой взгляд блестел, манил, кружил голову, звал в неведомые выси. Я готова была отречься от всего на свете и ринуться в эти выси…

— Кажется, я начинаю понимать, в чем смысл нашей жизни.

— Ошибаешься — он все-таки не в этом.

— Тогда я не желаю жить.

— Слова, слова. И ты, и я — мы оба будем жить.

— Так же, как и до этого? Ожиданием встреч и обманом близких?

— Жизнь, а тем более ее законы придуманы не нами. Если мы не можем им подчиниться, это вовсе не значит, что мы кого-то обманываем.

— Знаешь, я не сильна в метафизике. Зато чувствую себя настоящей грешницей.

Ты убрал руки и погасил свой взгляд. Но не потому, что страдал, обманывая, — при всей твоей цельности и чистоте души (это так, именно так!) ты можешь, цинично выражаясь, спать в двух постелях. Или даже иметь целый гарем: с одной тебе покойно, другая уносит в звездную высь, третья, прошу пардона, стирает грязное белье и растит твоих детей. Конечно же, и то, и другое, и третье, и много чего еще тебе жизненно необходимо. А как простой смертной сочетать в себе все это? Увы, я стала грубой и злой — неужели это все так и есть?..

После тебя не могу хотеть никого. Ты испортила меня. Знала бы про это, наверняка была бы счастлива. Но ты никогда про это не узнаешь. Жена в панике — она готова на любые ухищрения и извращения, лишь бы только я делил с ней постель. Самое смешное, что я уже несколько месяцев делю с ней постель в самом буквальном смысле этого слова — и ничего более. Ночами я стал страшиться одиночества…

— Представь себе: разводы, разъезды, презрение детей.

— Они запрезирают нас куда больше, стоит им узнать про нас всю правду.

— Но, представь себе: мы в роли убийц. Карающий меч над головой моей Татьяны, твоего…

— Боже, как выспренно. Какое, братцы, у нас тысячелетие на дворе?

— Какое бы ни было — суть одна.

— Вот именно. «Жить свободной, жить беспечной, в вихре света мчаться вечно». Так лучше, правда? Мне так больше идет. Красивым женщинам идут смех, а не слезы. Слезы — удел домохозяек, жен, матерей…

Только бы ты их не видел, моих слез. Я выскочила с сигаретой на крыльцо. Звезды мигали сочувственно и беспомощно. Когда-то мне казалось, что звезды — творцы моего счастья, соучастники моей судьбы. Оказывается, они всего лишь соучастники банальнейшего разврата. «Не надо, не надо себя жалеть, ты ведь сильная, очень сильная. Он сейчас выйдет на крыльцо, молча обнимет меня… Я все прощу. Я ему все прощу…»