Николай Новиков - Опасная любовь

— Ну как тебе Наташа? — спросила девчонка, вернувшись из ванной. — Это же только начало, мы еще такое с тобой устроим, твой маленький петушок будет трудиться без устали.

— Разденься, — приказал Нигилист.

— Только для тебя! — с радостной улыбкой объявила девчонка. — А если ты включишь какую-нибудь музыку, то увидишь классный стриптиз. В кабаке такое не показывают.

— Включи сама, — Нигилист кивнул на музыкальный центр.

Девчонка уверенно поставила кассету, включила музыку. И, танцуя, стала раздеваться под разудалое пение Филиппа Киркорова. Танцевала она хорошо, грациозно сбрасывая юбчонку, потом блузку, лифчик. Оставшись в ажурных белых трусиках и черных чулках, поддерживаемых черным поясом, она соблазнительно покачивала бедрами прямо перед носом Нигилиста. И вправду, умела это делать отлично. Но Нигилиста ее умение лишь раздражало все больше и больше. Его нос презрительно дергался, казалось, еще немного — и Петр Яковлевич скажет знаменитую рекламную фразу: «А запах!»

А запах был приятным, любой другой вдыхал бы его с наслаждением.

Вот она легко стянула чулки, избавилась от пояса, одним движением сбросила трусики. Нигилист скользнул взглядом по острым грудям, потом мрачно уставился на бритый лобок, над которым торчал короткий столбик волос, будто усы у Гитлера.

Он зажмурил глаза, заскрипел зубами.

— Хватит! — крикнул он. — Все, убирайся отсюда!

Девчонка в изумлении замерла посередине комнаты. Улыбка медленно сползала с ее губ.

— Но почему?..

— Потому, что я не хочу. Ты все поняла? Немедленно одевайся и уходи. Все. Ты не нужна мне больше.

— Но мы ведь договаривались на всю ночь, — робко сказала она.

— Пошла вон! Немедленно!

— А деньги?

— Сколько тебе обещали заплатить?

— Триста долларов…

— Держи свои триста. — Нигилист выдернул из внутреннего кармана пиджака пачку купюр, отсчитал три бумажки, швырнул на журнальный столик.

Девчонка торопливо натянула трусики, юбку, блузку. Чулки, пояс и лифчик запихнула в сумочку. Получив деньги, она совсем по-другому смотрела на Нигилиста. С презрением. А он, опустив голову, молча сидел в кресле. Прижав сумочку к груди, девчонка попятилась к двери, но вдруг остановилась, посмотрела на Нигилиста уже не презрительным, а жалостным взглядом.

— Тебе нужно или вернуть свою Наташу, или обратиться к экстрасенсу, чтобы помог избавиться от нее, — сказала она. — Теперь я понимаю, почему ты понравился мне. Такое в наше время не встретишь.

— Убирайся! — заорал Нигилист, и девчонка, вздрогнув, поспешно исчезла за дверью.

Петр Яковлевич так и остался сидеть в кресле, обхватив руками голову. Он думал о Наташе, о своей Наташе. Она никогда не говорила с ним таким глупым, фальшивым тоном. Приехала из деревни кое-как одетая, не знала, что такое тостер… Он дал ей все, все, о чем только может мечтать современная женщина. И не только в России — где угодно!

Она даже не пыталась притвориться любящей женой, воспринимала свое новое положение, как должное. Она была спокойной и холодной в театре и на приеме, дома, за столом и в постели. Его это устраивало. На приемах он чувствовал на себе завистливые взгляды мужчин, дома уделял ей внимания ровно столько, сколько считал необходимым. Это была именно та жизнь, к которой он стремился.

Но подлая выходка наркомана из Наташиного поселка, который привез в Москву «план», передал его людям Радика, а потом позвонил в милицию, испортила все. И поскольку он, Нигилист, свел наркомана с людьми Радика, ему нужно было выпутываться из этой истории. Радик наотрез отказался от денег за своих арестованных бандитов. Его условием было — вечер с Наташей. Шеваров, к которому Нигилист бросился за поддержкой, и слушать его не захотел. Радик занимался вопросом поставки тюменской нефти концерну «Сингапур», если бы он обиделся, «Сингапуру» грозили бы крупные неприятности, Поэтому Шеваров приказал: делай что хочешь, но чтобы Радик был доволен сотрудничеством с нами. И Нигилист сделал. Он уступил.

Наташа поняла это и вскоре ушла от него. Она не смогла простить предательство. Тогда только он понял, как любит ее, как дорога она ему. Даже такая — холодная, равнодушная. А ведь она может быть и нежной, любящей… Мысли о том, какая она — нежная, любящая, страстная, неистовая, не давали ему покоя ни днем, ни ночью. Особенно ночью… Они были похожи на кошмар, наваждение.

Вернуть Наташу — теперь это стало его главной целью в жизни. Но сначала он уничтожит Радика и Шеварова. Ничто не спасет их, никто! Нигилист не прощает такого отношения к себе.

Наташа… Разве может эта глупая девчонка называться Наташей? Если б знал, что придется выслушивать такую ахинею, такую фальшь, предпочел бы сам себя удовлетворить. Наташа — только одна в мире, никто ее не заменит.

Зазвонил телефон. Нигилист снял трубку.

— Петр Яковлевич, — услышал он подобострастный голос Барсукова. — Все нормально. Я познакомил их, рыбка на крючке.

— А рыбак?

— Степан Петрович был очень доволен. Он прямо-таки сиял от счастья, давно не видел его таким.

— Хорошо, — сказал Нигилист. — Наш договор остается в силе. Деньги получишь дней через десять. Ищи сценарий, собирай актеров. — И положил трубку, несмотря на то, что Барсуков пытался о чем-то еще говорить.

Наташа… Как больно думать о том, что она сейчас с другим мужчиной, позволяет этому другому прикасаться к себе, целовать себя… Как он смеет, подлец?! Не понимает — прикасаться к ней может лишь один человек — Петр Яковлевич Нигилист! Когда поймет, пожалеет, кровавыми слезами будет плакать! Кто бы мог представить, что он способен переживать из-за женщины? И сейчас никому в голову не придет такое.

Наташа… Наташа!

Балконную дверь Наташа не заклеивала на зиму, все равно ведь приходилось бегать на балкон: банки, бутылки пустые вынести или продукты оставить на морозе, если небольшой холодильник был полон. И теперь, когда дул сырой, пронизывающий до мозга костей ветер с юга, он легко просачивался в щели, и волны холодного воздуха гуляли по полу. Даже толстое ватное одеяло и байковая ночнушка не спасали от холода.

Ветер с юга… Он-то и доставлял много неприятностей Наташе, потому что окна квартиры выходили на юг. Туда, откуда она приехала в Москву почти год назад. В апреле девяносто второго это случилось, и был тот апрель таким же холодным и сумрачным, как этот март. Но как же счастлива она была той неласковой весной, какой восторг царил в ее душе, наполняя кипучей энергией тело, согревая и в самую отвратительную погоду!

Потому что рядом был Сергей. Потому что она любила его, так любила, что ничего и никого больше не замечала вокруг. И думала только об одном: скорее бы закончился день, скорее бы они закрыли свою коммерческую палатку на Калининском, где работали вместе, скорее бы очутиться в комнате общежития — вдвоем, вместе с Сергеем, Сережкой… Кроме стола, стульев и кровати, ничего в той комнате не было, ничего и не нужно было им — она и Сергей составляли вдвоем целый мир, прекраснее которого Наташа не знала. Жареная картошка была для них изысканным яством, грязная кухня в унылом коридоре с зелеными стенами — верхом современной бытовой техники. А уж сколько радости дарила расшатанная деревянная кровать!