Олли Вингет - #После Огня

Томас сидел на земле, прислонившись к теплой стене дома и вытянув ноги, и просто смотрел перед собой. Еще утром он был там, за Чертой, полный смешных надежд, самолюбования, и испытывал неимоверную сладость вольной жизни. А теперь ощущал себя стариком, измотанным и потерявшим всякую надежду. За дверью дома, в темной комнате забылась сном его умирающая жена, которая носила в себе ненужного, нежеланного им ребенка.

– Как это могло приключиться со мной? – терзался Томас, прислушиваясь к тишине в доме.

Ответа не находилось. Он всегда старался идти правильной дорогой, быть хорошим Братом, выполнять приказы Города, любить жену, поддерживать друзей. Но что-то пошло не так, мир взбрыкнул, опрокинул его наземь, а теперь стремился и вовсе растоптать.

Томас устало прикрыл глаза. Он рад был бы сейчас уснуть, спина гудела, в висках пульсировала боль, но мысли не давали покоя утомленному телу.

«Если бы я был рядом с ней, она бы не заболела, – вдруг понял он и выпрямился у стены. – Я бы уговорил ее избавиться от ребенка, объяснил, что он совсем не нужен нам… пока. Однажды, наверное, мы бы вместе захотели стать родителями. Через несколько лет. Может быть, через десять, когда устали бы от крыльев. Но сейчас… Зачем нам сейчас ребенок, если мы можем летать и жить? Я бы ее отговорил, и она бы не заболела».

Томас медленно поднялся. Если причина страшной беды, нависшей над его жизнью, была в назначении к Гряде, значит, виновен не только он, но и тот, кто отослал его из Города. Одним приказом разрушить все мог только один человек.

Тяжело ступая по песку, Томас направился к Правителю.

Крылатый без стука распахнул тяжелую дверь и вошел в покои. За месяцы, что отделили прошлый визит Томаса от этого бесконечно долгого дня, здесь ничего не изменилось. Все та же комната, все то же кресло, стоящее у широкого окна. И то же старое тело, и лицо, и глаза, наблюдающие за жизнью Города через стекло. Зато внутри у Томаса успело взрасти и превратиться в пепел слишком многое.

Старик словно ожидал визита: он нисколько не удивился. Легким кивком Правитель указал гостю на скамью рядом с окном. Его спокойствие, тишина и прохладный полумрак покоев остудили пыл Крылатого, он постоял в центре комнаты, а потом все-таки шагнул к скамье и сел на самый край.

– Я слышал, что ты покинул свой пост, – медленно проговорил старик, рассматривая его. – Но я не сержусь, на то были причины, как я знаю.

– Были, – кивнул Томас, пытаясь вспомнить, что он хотел высказать старику в лицо, пока шел сюда, но слова не желали находиться.

– Мне очень жаль твою жену, Томас, – продолжил старик, переведя взгляд на свои желтоватые, в темных пятнах, ладони. – Надеюсь, Фета оказывает ей должную помощь.

Томас снова кивнул, злясь на себя, но оцепенение, овладевшее им, не получалось сбросить.

– К тому же ребенок. – Правитель сочувственно покачал головой. – Что же вы не сказали мне о ребенке, Томас? Я бы не послал тебя так далеко от беременной жены. Да… Но все мы живем и умираем по воле Святых Крылатых. – Старик приподнял ладони, и Томас увидел каждый воспаленный сустав на его запястьях. – Когда ты намереваешься вернуться на свой пост, мальчик? – совершенно другим, резким и требовательным голосом спросил старик.

Томас отвел глаза от старческих рук и посмотрел в водянистые глаза Правителя.

– Я не полечу туда больше. Я остаюсь с женой.

– Ну а потом? Томас, милый мой, – голос вновь смягчился, – ты должен быть готов, что скоро Анабель, сохрани Роща ее душу, покинет наш бренный мир. А ты мне нужен на Гряде. Народ хочет знать, что мы готовим Вестников…

– Это вы виноваты! – Гнев Томаса прорвался наружу, запылал, перехлестывая через край. – Из-за вас я улетел от нее! Почему меня не вызвали, как только она заболела? Почему вы не вернули меня, когда узнали о ребенке? Почему? Почему?! – Он вопил, вскочив, с ненавистью глядя на старика, который ни разу даже не вздрогнул от резких вскриков.

– Сядь. – Ледяной тон Правителя погасил гневное пламя в Томасе. – Ты должен исполнять мои приказания. Оставь свои истерики и думай головой. Достаточно одного моего слова, чтобы люди схватили твою милую женушку и отправили в лазарет. Знаешь, сколько живут в лазарете с таким кашлем, как у нее? Три-четыре дня. И тебя к ней не подпустят, и старуха не станет там вертеться. Знаешь ли ты, – переведя взгляд на окно, продолжал Правитель, весь вид которого выражал полнейшее равнодушие к стоящему рядом Крылатому, – что за травы облегчают ей последние дни? Какие средства и возможности я даровал Фете, чтобы она сумела их вырастить? Каждому больному полагается пара травинок. Пара травинок, Томас. Не целые пучки, пригоршни драгоценной травы, избавляющей от удушья, боли и страха так, как это сейчас происходит с твоей женой. С десяток тоненьких волокон, скорей для вида, чем для дела.

Томас молча слушал равнодушную речь Правителя. Ему казалось, что стены сжимаются, а потолок норовит упасть ему на голову, придавить грузом понимания.

– Ты нужен мне, мальчик, на гряде. – Старик перевел взгляд на Крылатого, желтоватые белки его глаз устрашающе блестели в сумраке комнаты. – И ты полетишь туда и будешь служить мне верным псом, если хочешь, чтобы твоя жена умерла спокойно, если хочешь расплатиться со мной за милость, что я вам оказал. Ты меня понял?

– Да, – чуть слышно ответил Томас, утратив весь свой запал.

«Мальчишка, глупый, слепой мальчишка, – думал он, наблюдая, как старик встает со своего кресла и подходит к столу у другой стены. – Теперь я у него в руках, в его старческих, узловатых лапах».

– Итак. – Правитель покопался в бумагах и повернулся к Крылатому с исписанным листочком в руке. – Вот твоя речь. Сегодня вечером ты выступишь перед Городом, расскажешь о последних рубежах, о наборе в отряд Вестников, о надежде, жизни и счастье. – Старик уже не скрывал насмешки. – Иди готовься.

Томас протянул руку, схватил листок и вышел прочь из комнаты, где, довольный своей игрой, остался самый старый паук сожженного мира.

– Жители Города и Братья, – начал Томас, забравшись на высокую бочку, что стояла ровно посередине площади. – Я провел на последнем рубеже семь месяцев. Волей нашего Правителя, с разрешения моего Вожака и одобрения Братства, моя жизнь была отдана пустынной гряде. Да, пустыня за стенами родного Города безжизненна и опасна, да, здесь мы можем выживать столько, сколько Святые Крылатые нам отведут, – но я верил раньше и точно знаю сейчас: у сожженного мира есть предел, и только достигнув его, мы сможем найти живую землю, чистую воду и святую Рощу деревьев.

Голос Томаса разносился в воздухе, отдаваясь в нем самом болезненными ударами сердца. Бумажку, на которой убористым почерком Правителя была написана речь, он сжимал в руке с неистовой яростью, представляя, как его пальцы смыкаются на дряблой шее старика. Только мысли об этом помогали ему держаться прямо и улыбаться на глазах толпы.