Полина Сутягина - Второе замужество миссис Каммингс

Клер выдавила из себя любезную улыбку. Видимо, для брата старалась…

И потому, решив не откладывать этот вопрос, после ужина я сразу попросила проводить меня туда. Ричард хотел сделать это, но Клер настояла, что ему лучше прилечь, а она сама проводит меня. Я видела улыбку на его губах – наверное он подумал о ее заботливости… После того, как он удалился, Клер сдержанно объяснила мне путь и оставила одну в полутемном зале. Все-таки где же их слуги? Мне не у кого даже свечей спросить, некому отдать ботинки почистить… Как же тяжело быть вдалеке от дома, где ты все знаешь, где чувствуешь себя хозяйкой, а не той, кого просто терпят.

Я взяла со стола трехрогий подсвечник, заменила в нем свечи на целые, взяв из незажженных подсвечников, пылящихся на стенах, и пошла, держа его в руке перед собой, в указанном направлении, очень надеясь, что оно верное.

По крайней мере, эти мои надежды вскоре были оправданы. Ричард оказался прав, их библиотека действительно поражает. И хотя я со своими тремя свечами не могла этим вечером особо рассмотреть все великолепие, но даже в полумраке было видно, что за внушительная работа мне предстоит. И я понятия не имела, с какой стороны за нее браться. В домашней библиотеке я, конечно же, знаю, где искать родовые книги, но здесь…

Сегодня я только обошла основную залу, но там были еще двери. Думаю, завтра при дневном свете займусь этим вопросом подробнее. А пока взяла с полки книгу почитать. Какая-то средневековая баллада с иллюстрациями замечательной работы. Но написана на старом языке, потому пробираюсь сквозь текст крайне медленно. Хорошо, что мы касались таких вещей на истории литературы. Все-таки раньше наш язык был куда сложнее устроен. Будет чем отвлечь себя от тоскливых мыслей. Невыносимо видеть грязными обувь и платье!

===

Он уснул. Спокойным здоровым сном. Иногда он напоминает мне дуб – могучий, сильный, спокойный… Хотя нет, для дуба в нем маловато стихии огня. Пожалуй… ясень. Это дерево вернее отражает его. Я даже не заметила сразу, что уже некоторое время сидела подле него спящего и неспешно перебирала пальцами его светлые волосы. Впрочем, даже он не может противостоять тем силам, что властвуют здесь… Когда-нибудь он все равно умрет у меня на руках, нет, не от болезни, а просто от старости.

Эта его заполошная сестрица Люсия, что она понимает в жизни? Что она видела на своем недолгом воробьином веку? Ей в страшном сне бы не приснилось, что такое, когда в тело вонзают металлические крючья, или примеривают на изящную ножку, созданную для обуви, по меньшей мере, королевской, испанский сапог… И как ярко могут полыхать огни инквизиции…

Но и они все были глупцами. Они думали, что этим можно испугать меня!

Убедившись еще раз, что Ричард крепко спит, я тихо покинула комнату и поднялась на башню. Да, они думали… Но что они знали о боли? В башнях нашего замка каминов нет, а в этой нет даже гобеленов. Они здесь ни к чему. Я простерла руки и приготовилась. Неужели они думали, что пыткой можно испугать того, кто знает, что такое перевоплощение?

Я уже давно этого не делала. Но в последнее время происходили странные вещи, и я решила проверить силы. Эту боль вряд ли можно с чем-то сравнить. Наверное, из всех живых существ она наиболее знакома гусенице, все тело которой, вся суть, полностью перестраиваются в момент ее становления бабочкой. Но это происходит раз в ее жизни… Одновременно ломаются кости, рвутся сосуды… Ведь это не иллюзия, которую можно накинуть на себя, как плащ, это полное превращение.

В виде птицы я могу удаляться от замка на большее расстояние, чем как человек. И потому время от времени, даже когда это не является необходимым, я не могу отказать себе в этой роскоши. Конечно, за любое удовольствие приходится платить. Я плачу болью перевоплощений. Но полет стоит того.

Вересковые пустоши севера и лесисто-каменистые склоны особенно прекрасны во мраке. Жизнь ночного животного – это совсем иной мир чувств и ощущений, недоступный человеку. Эти звуки, эти запахи, эти цвета… Да, цвета! Многие считают, что ночь – это гамма серого и больше ничего. Но они явно никогда не перевоплощались в ночную птицу. Птицы в целом видят мир иначе и различают иной набор цветов, в том числе таких, какие человек вообще не способен видеть.

Я немного поохотилась в ту ночь. Честно говоря, порой скучаю по свежему мясу… Интересно, почему люди считают приготовленное мясо лучше? Наверное, дело в том, что у них плохие зубы… У меня никогда не было проблем с поеданием сырого мяса.

Вернулась я еще в предрассветном мраке и быстро нырнула в постель, словно и была здесь всю ночь. Ричард все так же мирно спал, а Бардальф в эту ночь, похоже, не музицировал, и вообще как-то затаился. Надеюсь, это к лучшему. И он ничего не задумал…

16 ноября

Блеклое ноябрьское солнце заглядывает в окно. Я встала очень поздно… Не хочу спускаться к завтраку. Мне нужно записать события прошлого дня, чтобы хоть как-то подтвердить, что мне это не привиделось. Даже не знаю, как подступиться к этому…

Вчерашний день начался вполне спокойно. Клер в присутствии Ричарда вела себя более сдержанно. Впрочем, мне показалось, что за завтраком она была как-то более обычного бледна. Хотя Клер не похожа на человека, склонного к болезням. Полагаю, дело было в освещении.

После завтрака я хотела предложить брату небольшую прогулку, но Клер, предугадав мой порыв, вызвалась выйти с ним сама, и потому я сразу же отправилась в библиотеку. Не стоило терять немногочисленные светлые часы.

Сквозь длинные узкие оконные проемы, заполненные секциями неровных стекол, проникали слабые солнечные лучи. Поразительно. Такие окна уже давно перестали делать в современных домах. Искривленные в стеклянных разводах, лучи выхватывали мириады пылинок, заполнивших воздух. Здесь тяжело дышалось, но оконные створки были расположены выше, чем я могла бы открыть, к тому же было страшно повредить старинные ставни и тем более сами стекла, которые были, наверное, на век старше меня. Пришлось дышать пылью.

Высокие книжные шкафы поднимались почти к самому потолку, но я нигде не видела лестницы, которыми они должны были быть оборудованы. Тогда я решила исследовать другие отделения библиотеки. За одной из деревянных дверей, снабженных длинными извитыми коваными ручками, обнаружился полукруглый зал с большим дубовым столом и многорогим подсвечником на нем. Видимо, здесь предполагалось читальное место. Вокруг, у стен, тоже были шкафы, меньшего размера, но содержащие толстые книги в кожаном переплете без наименований на корешках. А в дальней части комнаты висел гобелен, изображавший именно то, что я искала. Широкое разветвленное тканое дерево несло на себе свитки имен, написанных старинными буквами, как и в той книге, что я взяла на прочтение. Последним из потомков рода Каммингс значился некий Бардальф. Я непроизвольно протянула руку и дотронулась до гобелена в этом месте. Рядом с ним неяркими нитками была незаконченная вышивка: «Клер Инес Барбацзуро». В этом имени было что-то неприятное. Оно прозвучало в моей голове, как скрежет топора, как удар решетки о каменный пол. Я снова прикоснулась к мужскому имени, и тогда гобелен тронул стену. Но под тканью был не камень, а нечто выпуклое. Я попыталась прощупать его, когда вдруг раздался тихий скрип, и с глухим скрежетом соседний шкаф пришел в движение, отрыв невысокий проход в стене.