Алена Занковец - Сердце Охотника

Сумерки быстро густеют. Волнение неприятно скребется в солнечном сплетении. Что происходит там, по ту сторону стекла? Я не вижу ни одного светового пятнышка, ни единого зажженного фонаря, но слышу далекий шум шагов, голоса. Сползаю ниже по спинке кресла – такое странное чувство, когда хочется казаться незаметной, даже если я одна в доме.

Потом появляется луна, круглобокая, с голубыми прожилками. Слепит меня даже сквозь занавески. Смотрит, словно живая, ощущение настолько сильное, что в первые секунды кажется, будто это она медленно опускает ручку входной двери.

А потом я спохватываюсь. Вжимаюсь в кресло. Не дышу.

Дверь распахивается, являя мне мужской силуэт в проеме, затем тихонько ударяется о тумбочку у стены и замирает.

– Дверь не заперта. Ждешь кого-то? – раздается в кромешной тишине знакомый голос.

– Чуда… – отвечаю я и чувствую, как пол уходит из-под ног.

Ночь я провел у Зайцев. Слишком близко от тюрьмы, слишком близко от Волков. Да и Зайцы, как выяснилось, те еще хранители секретов. Но в последнее время мне так фартило, что появился кураж: ну, где же дно у моего везения? Когда я оступлюсь и вывихну ногу? Или хотя бы простыну?..

Я чихаю – громко, до звона в ушах, – и меня накрывает хохот, от такой вот иронии, но еще больше от того, что я слышу за хлипкой стенкой звуки падения, точно яблоки сыплются с веток. Небось, Зайцы испугались моего чиха и посваливались с многоэтажных кроватей на пол. Картинка перед глазами встает такая, что смех едва ли не перерастает в истерику. Хохочу до боли в солнечном сплетении, до слез. Но, думаю, по-настоящему Зайцам становится не по себе, когда я внезапно замолкаю.

Я лежу на крохотной кровати, где помещаюсь, только поджав ноги, и смотрю в черный прямоугольник той кровати, что надо мной.

Дикарка.

Я же хотел тебя отпустить. Да я отпустил тебя! Тогда, в лесу, возле железнодорожной станции. Так зачем же ты снова и снова возвращаешься ко мне?.. Я уже не верю в предназначение, не верю в предопределение. Только почему этой ночью, находясь в сотнях километров друг от друга, мы снова будто связаны? Мы словно точки на листе бумаги. Не рядом, не вместе. Не приблизиться. Но если листок сложить, мы совпадем. Вот что я чувствую.

Переворачиваюсь на бок. Жесткая наволочка пахнет травой и шерстью. По чердаку топают мыши – так громко, что это слово тоже надо писать с большой буквы. Мыши, Зайцы, Волки… Как все перемешалось…

Когда-нибудь я займусь этим зоопарком. Но сначала – Дикарка. Только представлю, как нахожу ее, запертую в далекой дикой Озвереловке, измученную, уставшую, не понимающую, чего от нее хотят… Только представлю ее взгляд… Аж мурашки по коже. И вот я переступаю порог ее светлой темницы, сжимаю ладонями плечи – они такие хрупкие! – затем притягиваю ее к себе… Чувствую биение ее сердца. Или это мое? Или теперь оно одно на двоих?..

Черт!

Разжимаю кулаки и выпускаю одеяло.

Как бы я хотел снова испытать это чувство: когда тело уже не состоит из молекул, а превращается в сгусток энергии и желания. Только теперь все иначе. Она выбрала Самца. Она предпочла зверодуха самому близкому, самому верному ей мужчине. Она предпочла зверодуха мне, Охотнику!

Я сбрасываю с себя одеяло и вскакиваю с кровати. За стеной сразу начинается суета. Вхожу в Заячью спальню. Утро едва зачинается, в тусклом свете комнатушка и в самом деле кажется норой. Воздух спертый, неприятный.

– Мне нужен провожатый, – грозно говорю я, хотя этим трусишкам хватило бы и моего шепота.

Молчат. Небось, и уши поджали.

– Считаю до трех, а потом начинаю отлавливать вас по одному, – говорю я первое, что взбрело в голову.

Писки, топот, вздохи, хныканье.

– Раз… – опираюсь о косяк двери так, чтобы перекрыть выход – сделать это несложно. – Два…

Интересно, какой страх в них пересилит: пойти с Охотником или быть им пойманным? Мне даже любопытно.

– Три! – уже рычу.

– Я пойду… – слышится из глубины комнаты.

– У тебя пять минут на сборы. Возьми чего пожрать – и побольше. Если проголодаюсь, сожру тебя.

Выхожу на крыльцо. Стремительно светает. Вижу у двери с десяток пар обуви. Несмотря на маленький рост, лапы у Зайцев что надо. Примеряю лапти – или что это? Мда… Но все лучше, чем в сырых дырявых ботинках.

Свежо. Глубокое синее небо мельчает к горизонту. Над рекой на светло-голубом прорезается розовая полоска, отражается от зыбкой поверхности воды. Тихо – если не считать возни на кухне позади меня. И вдруг со стороны леса раздается неторопливая звонка песня дрозда: низкие свисты и короткие трели.

Я слушаю эту песню, которая почему-то проникает не в ушные раковины, а в сердце. Впитываю кожей прозрачный воздух. Ощущаю на щеках легкое дыхание весны.

– Я готов… – раздается за спиной.

– Заткнись и слушай, – отвечаю я.

И он покорно замирает. Но теперь вместо песни дрозда я слышу собственные мысли. Они орут, как базарные бабы, заглушают остальные звуки. Да что со мной происходит?! Я словно трансформируюсь во что-то аморфное и податливое. Песни лесных птиц, запах хвои, рассветы над рекой – все это и раньше волновало меня. Но сопровождалось привкусом крови на губах, гулким биением сердца в погоне за добычей. Я был как сжатая пружина, как взведенный курок. А теперь стою в центре деревушки зверодухов, в окружении леса и не чувствую пустоту и легкость рук, которые не держат ружья.

Заточение сделало меня слабым. Связь с Лесс сделала меня слабым. Неудача с Дикаркой – в эту же корзину. Но больше всего меня ослабил страх. Я боюсь желать чего-то по-настоящему, потому что желание отправляет меня в Провал.

Я должен снова стать сильным!

– Пойдем, – сплевываю на сырую землю и так уверенно спускаюсь с крыльца, словно прекрасно знаю направление.

– В Озвереловку? – тоненько переспрашивает тощий Заяц-подросток – но не двигается с места.

Возвращаюсь на крыльцо и отвешиваю зверодуху тяжелый подзатыльник. Заяц, перелетев через ступени, чудом удерживает равновесие.

– Нет, веди меня к трассе. И шевели лапами!

Через реку мы перебираемся вброд, чуть поодаль. Когда входим в лес, солнце уже пронизывает его золотистыми спицами. От этого света кажется, что еловые стволы сочатся жидким янтарем. То там, то здесь серебрятся лужицы талого снега. Сквозь мох и опавшие иголки пробиваются подснежники. Над ними снуют насекомые. Поют птицы. Где-то в глубине леса слышу тяжелый треск сучьев: сквозь бурелом продирается лось.

Я был лишен этого целых семь месяцев. Запахов, звуков, ощущений – свободы. Лесс – интересная особь. Я буду скучать по ней, как скучал бы по собачонке. Или ручному волку. Но больше никогда, никогда не позволю посадить себя на цепь.