Олег Авгуров - Онегия

«Стань моей Вселенною,

Смолкнувшие струны оживи.

Сердцу вдохновенному

Верни мелодию любви!»

Песня «Мелодия». Слова – Николай Добронравов

– Здравствуйте, Вера Степановна! – смуглый мужчина поприветствовал бабушку, сидящую у входа с книжкой в руках. Она не читала её, а тихонько дремала, откинувшись на спинку стула. Приветствие, хоть и прозвучало спокойно, но явно испугало бабульку.

– Здрасте, – презрительно ответила ему та, немного покрякивая, – и чего это тебе в такой день в библиотеку-то? Пятница. Заняться что ли нечем?

Мужчина устало улыбнулся, несмотря на ворчливость библиотекарши. Он уже привык к её скверному характеру, каким, пожалуй, страдают все люди преклонных лет. Ничего кроме слабой улыбки выдавить из себя он не смог, так как и сам не до конца понимал, зачем приходит сюда.

– Куда лучше? – спросил он.

– Дай, не знаю. Там, в конце коридора, направо, стол есть. Хочешь, туда садись. Только не мешайся особо, – бабулька махнула рукой куда-то в сторону и уставилась в книгу.

Мужчина вяло побрёл по коридору, по пути бросая беглые взгляды на стеллажи с книгами. В его внешности не было совершенно ничего примечательного. На вид ему было лет сорок, и, пожалуй, его единственной характерной чертой можно было назвать некоторое безразличие ко всему происходящему, то ли из-за вечной усталости, то ли от какой-то странной безысходности. После недавних событий ничего не хотелось. Неизвестно, как могла появиться идея новой книги в таких обстоятельствах. Ведь жизнь очень чётко показала, что не стоит больше браться за перо.

– Да, и смотри, мы в шесть закрываемся. Сегодня пятница – короткий день, – крикнула ему вслед бабулька.

Надо сказать, что Вера Степановна ворчала не со зла – просто не любила излишней шумихи и беспокойства. В душе она была добрейшей души человек, и стоило у неё поинтересоваться насчёт какого-нибудь произведения или автора, она тут же расцветала в улыбке, поднимала вверх глаза, будто представляя что-то прекрасное, и подробно рассказывала всё, что знает, порой приукрашивая повествование историями из собственной жизни. И, уж будьте уверены, знала Вера Степановна немало. Она была настоящим хранителем этого места, свободно ориентируясь среди многочисленных полок и пыльных переплётов. И к мужчине, звали его, кстати, Александр Вербицкий, бабушка относилась очень хорошо, видя в нём неподдельный интерес к литературе.

Стол оказался не убран. Видимо, поэтому Вера Степановна предложила Александру именно его: в других местах было слишком чисто, а мужчина любил устраивать творческий беспорядок, обкладывая себя книгами. Знаете, у каждого свои способы вызвать вдохновение: шедевры литературного искусства – вот, где пряталась его муза.

Для творческого беспорядка не подходили любые книги – на столе должны были лежать только любимые авторы. То, что уже находилось здесь, не устраивало Александра, и он принялся разбирать неровные стопки. Он по очереди рассматривал каждую книжку, некоторые даже открывал и почитывал, затем брал в охапку по несколько штук и относил на свободную полку стеллажа, расположенного рядом.

Среди этого беспорядка ему-то и попалась одна очень интересная книжечка. Это была даже не книжечка, а, скорее, брошюрка листов в двадцать пять. Ни переплёта, ни обложки – просто скреплена металлическими скобами. На вид какой-то очень дешёвый самиздат. На лицевой стороне брошюрки большими буквами была отпечатана надпись: «ДНЕВНИК ХУДОЖНИКА». И ниже автор: «Дмитрий Пестудный».

Признаться, Александр обкладывал себя книгами не потому, что искал в них что-то новое, какие-то свежие идеи или нечто подобное. Скорее, с их помощью он настраивался на волну творчества, поэтому, как правило, очень редко отклонялся в сторону и пускал в свой замкнутый мирок что-то действительно неизвестное. Но эта брошюрка стала как раз тем самым редким случаем…

«Холст для живописи представляет из себя кусок льняной или хлопковой ткани. Конкретно этот холст – льняной. Далее ткань пропитывается клеем и на неё наносится специальный грунт, после чего ткань натягивается на подрамник и в таком виде предстаёт перед художником. Белая чистая поверхность, готовая принять любой цвет и форму. Пустота. Великое ничто. Вакуум.

Современные теории утверждают, что весь мир возник из вакуума. Свет. Тень. Синяя гладь океана, исписанная пенистыми гребнями волн. Жёлтый ковёр из опавших листьев дождливой осенью. Блики солнца на поверхности вазы. Взбитая белизна облаков, отражённая в бездонной прозрачности глаз. Колыбелью всего этого является великая пустота. Абсолютное ничто породило бесконечное многообразие оттенков и начертаний.

Религии рассказывают нам, что Бог создал мир с помощью слова: одно только слово, произнесённое Им, породило бескрайние просторы вселенной. Я же считаю, что Бог непременно должен был использовать кисть. А как ещё, по-вашему, Он создал такую красоту, если Он не был художником? Мне видится так: Он сидел один и всматривался в вечный мрак. И вдруг Его осенило. «Слишком скучно здесь», – подумал он. «Нет ничего интересного в темноте. А почему бы мне не преобразить это место?» Он расставил перед собой краски, взял в одну руку кисть, в другую – палитру и начал рисовать. Так Бог создал звёзды, галактики, космические туманности, чёрные дыры; так появилась Земля; так появилось небо и солнце; так появились мы.

Интересно, чем руководствовался Бог, когда решал, что небо на нашей планете должно быть именно голубым? Почему он решил раскрасить траву и листья в зелёный? Как Он придумал радугу? Как сочинил красное солнце на закате дня? Происходило ли это случайно или всё – результат напряжённых творческих исканий? Ведь цвета неминуемо должны сочетаться между собой, и стоит сделать первый мазок – вся полнота свободы сконцентрируется на этом пятнышке и растечётся из него в разные стороны, повинуясь изначальному замыслу.

Так во что же мне превратить эту белую поверхность? Какой мне выбрать цвет? Может, зелёный? Зелёный – это удачный выбор. Любой земной пейзаж невозможен без зелёного. Из него можно создать практически всё, что угодно. Да, пожалуй, так. Пусть будет зелёный…»

Моя кисть зависла над полотном, так и не коснувшись его поверхности.

«Нет. Или, может, нарисовать что-то лёгкое и чистое? Что-то ясное и светлое? Что-нибудь небесное! Тогда разумнее было бы начать с голубого. Кроме того, голубой подходит и для изображения водной стихии…»

В этом момент вдруг раздался резкий хлопок по плечу. Рука дрогнула, и кисть оставила на холсте неровный след зелёного цвета.