Станислав Малозёмов - Дуракам всегда везёт

– Да мать же твою, Володя, умник ты хренов. Меня опрокинет назад, если против ветра пойду. – Командир озверел. – Обороты же сбросить надо. Опрокинет меня через хвост!

– Я на себя ответственность объявил начальнику порта, – крикнул Володя. -

Меняй эшелон и пошёл на круг.

– Живыми сядем, я тебе из морды блин сделаю! – свирепо ответил командир, резко поднял нос и завалил машину на правое крыло.

Самолёт стало кидать в стороны, он проваливался, выбирался из ям, нырял кабиной почти вертикально к земле, снова становился горизонтально. Но ветер дул уже со стороны, и «аннушка» полетела боком. Причём, это не для любителей острых ощущений сказано. Их в самолёте не было. Он реально с километр летел боком. Его выбивало из заданного коридора, а вернуться на курс у славного «кукурузника» не было сил. И вот с этого места, за шесть километров до посадки, в салоне началась настоящая паника. Такую Лёха Малович видел только в фильме про заблудившийся чешский самолёт, снятый на киностудии «Баррандов». Пассажиров кидало по дюралевому, ничем мягким не обитому салону. Они до крови бились лицами и руками о заклёпки, матерились, но прицепиться к чему-нибудь не могли. Тётки визжали и в свободном падении и лёжа вверх ногами то ли на потолке, то ли на полу. Смешалось всё. Мешки летели как снаряды в людей, пассажиры запутались в длинном толстом тросе, который хаотичное движение «АН-2» принесло с потолка в конце салона. Из кабины пилотов посыпались мелкие предметы. Отвёртки, пассатижи, ящички с шурупами и стеклянные запасные квадратики в резиновых рамках для ремонта окон. Всё это образовало в пространстве салона опасную травматическую смесь. Ушибленные ящиками с шурупами люди теряли сознание и как брёвна носились от стенки к стенке, зашибая других и раздирая в кровь всё, что не сумели разодрать раньше.

Лёха Малович как-то ухитрился доползти до кабины и высунул голову на уровне колен Сергея Михайловича.

– А что, товарищ командир, вам важнее команду дурака исполнить или всё же людей спасти?

Михайлович глянул на Лёху, подумал, потом посмотрел на второго пилота и ещё минуту подумал. После чего снял наушники, отключил рацию и громко крикнул: – Генаха! Левый крен двадцать градусов, пике десять градусов на эшелон сто метров и заход по ветру с нижнего разворота по малому кругу.

– Есть! – крикнул Геннадий радостно и улыбнулся. Появился шанс на нормальную посадку. Но способа остановить панику в салоне пока никто из лётчиков не придумал. Не до того было.

– Разобьёмся, – визжали тётки.

– Вашу мать! – кричали мужики. – Совесть поимейте. Летите ровно. Вы же мастера. Сдохнуть-то проще простого. Но жить охота, мля! А вам?

Снова высунулся Геннадий, второй пилот и закричал так, будто орёт он в последний раз и больше не будет, потому, что ему запретил командир.

– Я вам что, радиоприёмник, по пять раз на день одни и те же последние известия вдалбливать в ваши крестьянские головы?! Повторяю, мать вашу-автомать! Самолёты «АН-2» не падают!!! Не раз-би-ва-ют-ся, бляха-матрёха!! Ну, не придумал конструктор Антонов сделать так, чтобы они стукались об землю! Не смог! Хотя – гениальный человек! Но не вышло у него. Не падают эти самолёты, хоть всё с них открути! Четыре крыла настроены на планирование. Не упадём. Сядем скоро. Всем приказываю: остыли, успокоились и равномерно дышим носом. Понятно? Выполнять, мля!!!

Но запсиховать-то куда легче, чем возвратиться к покою и смирению души. Стали пассажиры по одному пытаться, но выходило плохо и не у всех. Самолёт уже ровно летел, хотя его крепко покачивало. И мотор уже вовсе не надрывался, а тарахтел мягко, посвистывая скидывающим с себя ветер пропеллером. Вдруг кто-нибудь отрывался от скамьи дюралюминиевой, покрытой мягким войлоком и уносился в кабину пилотов.

– Щас я поубиваю вас обоих, козлы в форме! – визжал смелый мужик угрожающе. – Вот этим пудовым кулаком раздвою напополам бестолковки ваши и руки выдерну! Мне пятьдесят два года, я только жить начал по уму! Я в ентом годе дом новый построил и мотоцикл купил! А раз летать не умеете, то и жить вам впустую нехрен!

Мужика втроём за штанины стягивали в салон менее нервные и били по морде с укоризной:

– Тебя, мытаря вшивого, кто в самолёт на аркане тащил против воли, какой у тебя и не было сроду!? Ну-ка сиди ровно, как вроде тебя на паспорт фотографируют. А то обмотаем вот этим канатом и на три узла завяжем. И вот хрен кто потом распутает. Будешь в таком гадском виде спать с женой в своём новом доме, осёл!

Аэроплан в это время снизился почти до земли. Ну, может, метра три было до снега. Так Лёха определил, разглядывая степь в иллюминатор. Малович поднялся и пошел к лётчикам, заткнув уши пальцами, чтобы не слышать стонущих голосов тёток, дружно и протяжно певших скорее всего священную литургическую «Херувимскую песнь», которая по задумке должна была поднять все силы божественные и не дать помереть так неразумно, хряпнувшись внутри металлической бочки о грешну землю.

Метра три было до кабины. Но пройти их оказалось сложнее, чем выучить, например, наизусть пушкинского «Евгения Онегина». На полу сплелись телами в тулупах те, кто верил, что самолёт не рухнет и все попадут не в рай, а туда, куда летели. Они ухитрились оказаться сверху и наотмашь колотили трёх таких же, в тулупах и валенках, которые материли лётчиков, всю авиацию и Советский Союз, разрешивший возить по небу честной народ на таких древних, чуть дышащих самолётах, которых во всем мире давным-давно уже распилили на мелкие части и закопали в пустынях. Только дед в пальто с каракулем сидел спокойно, как дома за обеденным столом и хлебал из горла поллитровой бутылки самогон. Вёз, наверное, родственникам.

Из кабины Лёха увидел город. Лететь до него оставалось минут пятнадцать, не больше. Он стоял за спинами у пилотов и очень удивлённо разглядывал улетающую с сумасшедшей скоростью под днище аэроплана степь. Когда летишь высоко, земля внизу замедляет вращение и мимо какого-нибудь полевого стана, где три вагончика и пара лент транспортёров, проползаешь ты в воздухе как детский «змей летучий» на длинной нитке.

– А чего так снизились-то? – поинтересовался Малович. – Метра три до земли, да?

– Мы же по ветру идём. То ли ветер нам вдогонку, то ли мы за ним угнаться не можем, – крикнул Сергей Михайлович, командир. – Со ста метров можно клюнуть носом, если ветер нагнёт. Тогда из пике не выскочим. А три метра – фигня. Даже если придавит, то мы ведь на лыжах. Они амортизируют. Снег глубокий. Покатимся, движок вырубим и остановимся. Позжее дорулим до

стоянки своей. А что в салоне, дерутся вроде?

– Ну, – сказал Малович. – Уверенные в том, что сядем нормально, клёво гасят провокаторов, которые заставляют всех пойти в кабину и вас придушить. Поскольку, мол, всё равно подыхать, а виноваты вы, лётчики. А раз уж точно грохнемся все, то какая разница – сейчас или через полчаса. И греха у нас, мёртвых, на душе не будет. Так они обосновывают.