Станислав Малозёмов - Я твой день в октябре

Пролог

Это четвертая моя повесть о советском прошлом. Время, в котором я живу сейчас, душой не запоминается. Хотя умом я его понимаю, но кроме того, что выросли мои дети и быстро взрослеют внуки – не радует ничто. Когда скончался СССР, мне и в голову не приходило страдать о трагической потере всего социалистического или, наоборот, ликовать, чувствуя на себе и близких суетливое, сумбурное, нелепое и равнодушное движение по нашим телам шустрого и наглого как будто бы капитализма. Душа не воспринимает его. И память с ней согласна. Не делать же, действительно, культа из большого количестваеды повсюду, невиданных шмоток с иномарками, да электронными штуковинами вроде компьютеров и карманных телефонов.

Хорошо это всё. Но жизнь изобилие долгожданное почти никому, кроме пары тысяч «поднявшихся» над массами, не улучшило. Потому, что лучшая жизнь – надёжная жизнь. В которой каждый день не меняют законов, в которой нет страха остаться без денег, работы или пенсии не оскорбительной. А сейчас и законы временные, и деньги, не дающие сил радостно смотреть в перспективу, и зависть, жадность, гордыня властных да богатых. И молчаливая безнадёга народная, к которой привыкли люди, не пробившиеся ни к деньгам крупным, ни к причудам нашего карикатурного капитализма.

Я напоминаю читателям о советском прошлом, не потому, что любил его именно за социализм или КПСС. Я, честно говоря, просто жил и никогда не радовался тому, что вместе со всеми иду к коммунизму. Не обожествлял строй и вождей. Но мне было хорошо там, в том времени. Не потому, что молод был и в меру нагл. Хорошо было мне оттого, что хорошо было практически всем. Кроме тех, кто лично сам делал всё, чтобы жилось ему плохо.

Я продолжаю рисовать словами портрет той эпохи. Кто жил в ней – помянут. Добром, надеюсь. А кому не довелось ещё жить, хоть что-то узнают о ней не от податливой любой власти науки истории, а от непредвзятого писательского наблюдения.

Если кто-то решит, читая, что пишу я хоть и от третьего лица, но про себя и жизнь свою бурную, то ошибётся он. Это не автобиография. Поэтому (для тех, кто помнит мою молодость) все совпадения с моей биографией – совершенно нечаянная случайность и не более того.

***

Все совпадения имён, названий и событий – случайны.

1.Глава первая.

Похоже, девушку собрались изнасиловать. Темно было. Ни звезд, ни луны. Черные октябрьские тучи, от которых отваливались редкие увесистые капли, были подвешены так низко, что, казалось, оборвутся от тяжести своей, рухнут и накроют землю толстым мокрым одеялом. Вот они делали ночь ещё непрогляднее. Лёха побежал на звук. На голоса. На испуганный и охрипший от истерики женский и два мужских, которые оба несли одно и то же.

– Эй, ну! Мамой клянусь: чай попьём и к своим пойдёшь. Чай с собой привезли, не на магазин брали, тьфу. На нашем сопфели растёт. И на кишлак рядом растёт. Этот чай бог целовал – вах! Ну, нэ надо боишься, вай! Чай попьешь – радость забэрёшь. Гия тебя в вагончик ваш потом на руках нэсти будет, клэнус! Хлеб мне нэ кушать, эсли нэ так будет! Как мужчина клэнус, вай!

Девушку, похоже волокли под руки спиной вперед. Кричала она вверх и сквозь редкие капли слышно было, что ноги её то шуршат в грязи, то стучат по хлюпающей глинистой жиже.

– Не хочу! Пустите! Не надо! – уже не связками голосовыми кричала девчонка. Казалось – это через тело и одежду прямо из сердца вырываются

похожие на слова звуки, в которых не прослушивалось ни единой ноты надежды. Тащили её в сторону трёх вагончиков, метров за триста от семи бригадных, В них жили работяги из ближайшего села и недавние абитуриенты, а теперь уже десять дней как первокурсники педагогического института областного центра Зарайск.

Лёха случайно шел в свой вагончик именно в это время. Пока не стемнело – искал на поле свой любимый спортивный пояс. Такой штангисты надевают, чтобы не рвануть мышцы. А Лёха уже перворазрядником по лёгкой атлетике был в свои восемнадцать и со штангой на тренировках тоже работал. В этом поясе. А тут отложил его в сторону на поле, ближе к траве, но когда пошел искать – не нашел. В столовую поэтому опоздал. Но тётя Вера, повариха прекрасная и добрая душа покормила, конечно. Вот из столовой он и вышел как раз в тот момент, когда девчонка начала кричать и сопротивляться.

Волокли первокурсницу в один из трёх вагончиков. Там жили посланцы далёкой Грузии. Шофёры. Хлеб обмолоченный помогали местным мужикам и солдатикам возить на ток за двадцать километров в горячие дни уборки. А сейчас пара машин каждый день забирала колоски, оброненные комбайнами. Студенты на карачках прочёсывали стерню, подбирали стебли примятые, но не скошенные, отрывали и плотно набивали ими мешки. А на току стоял одинокий комбайн, специально приставленный молотить собранные студентами колоски. Всё собирали. До последней былинки. Совхоз был передовой и не допускал даже малейших потерь. А грузинским машинам, кроме этих двух, радостная выпала доля. На приколе стоять и ждать – пока их наездникам разрешат ехать домой. Потому двадцать восемь из тридцати шоферов гоняли балду. Целыми днями в карты резались, пили чачу и мотались вечерами в совхоз и райцентр на танцы. Больше занятий в этих краях не было. Да и этих хватало. А через десять дней после зачисления по традиции пригнали и дармовую рабсилу – первокурсников. Человек шестьдесят. Из них всего двадцать два парня. Остальные – юные городские барышни. Ещё глупенькие, смешливые, красивые и счастливые семнадцатилетние взрослые люди. Студенты, уважаемая советским народом совсем крошечная каста, допущенная к познанию наук.

– Ты сэчас молчи, да! – сказал один из парней. – Плохая ведош себе. Ламази гого! Красывый, говорю, дзэвучка, но глупый, вай!

Леха вылетел точно на цель. Голоса помогли безупречно. Того, который курил на ходу, он сбоку зацепил за плечо, развернул и перехватил согнутой правой рукой шею. А левой смог ухватить свою правую кисть и резко поднял невысокого парня, оторвал его от земли и прижал к груди. Шофёр мгновенно потерял сознание, обмяк и Лёха уронил его в грязь. Слышно было, что девушка тоже упала. Она перестала кричать, а в тишине Лёха ясно услышал дыхание второго и тяжелое движение ног по слякоти в его сторону. Он присел на корточки и когда хлюпанье грязи оказалось почти возле его лица – расставил руки и сел на одно колено. Второй шофер влетел в эту ловушку как рыба в сеть. Лёхе осталось только обхватить его ноги, подняться и оттолкнуть тело от себя. Шофёр плюхнулся спиной и, похоже, головой крепко приголубил грунт. По крайней мере, после единственного слова «анмо?» он затих и не слышал Лёхиного ответа: