Станислав Малозёмов - Я твой день в октябре

– Конечно, – Леха глянул на часы, но ничего на циферблате не разглядел.– Поздно уже. Отдыхай. Завтра нам за колосками ползать с утра до вечера.

– Мы хорошо погуляли, – Надя подала руку. – С тобой интересно.

– И мне с тобой, – Лёха прижал её ладонь к щеке. – Горит лицо?

– Горит!– удивилась Надежда.

– Это от удовольствия. Ну, пока!

– До завтра, – махнула рукой девушка и растворилась, как и тогда, в темноте за дверью странного жилого сооружения для временных людей.

Лёха ещё долго курил, ходил мимо всех вагончиков. Останавливался, затягивался покрепче, но сознание не прояснялось. Он хотел выбить из него понимание того, что с ним происходит. Вроде бы и ничего. Но было Лёхе не по себе. Будто подарили ему на день рождения прекрасный новейший самолёт-виртуоз. Красивый, нужный, желанный. А он не знал, как взлететь. И если даже взлетит случайно, то где и как приземлится.

Вот с этими запутанными аллегориями в голове и неясным теплом в сердце выпил он из горла поллитра лимонада городского, лег, и то ли забылся, то ли заснул. А, может, улетел в вечность. К звёздам, в потустороннюю жизнь.

Семнадцатого октября из города приехали автобусы. Выстроились возле совхозной конторы. Работяги своё дело сделали. Колоски, конечно остались, но их надо было искать в поле с лупой. Полёвки с сусликами, конечно и без очков их найдут. Живыми останутся. Перезимуют. Всех рабочих растолкали по кузовам грузовиков и увезли с поля. В десять утра студенты уже ждали, собравшись в уставшую, но шумную толпу, перед автобусами. Скоро должен был выйти директор и сказать на прощанье что-нибудь хорошее. Через полчаса он объявился, подождал пока юные помощники вытянутся в шеренгу

и откашлялся перед искренней торжественной речью.

– Вы нам очень помогли, – крикнул он так, чтобы левый и правый фланги слов его не пропустили. – Вы собрали со всех клеток семьдесят два центнера. А это урожай аж четырёх наших гектаров! Если бы не вы – он пропал бы. А теперь из собранного вами в колосках хлеба мельница сделает почти две тонны муки. А это почти три тонны булок хлебных. И ими можно всю зиму кормить небольшой посёлок вроде нашего! Так что, огромная вам благодарность, ребята! Вы представляете здесь три факультета. И каждому из них мы написали благодарственное письмо и подготовили почетные грамоты от имени районного комитета партии. Сегодня же специальной почтой они будут отправлены в ваш институт!

Директору поаплодировали, покричали «ура!» и «спасибо вам за всё! », после чего рассосались по автобусам и через три часа уже вываливались из них на площадку перед институтом, обрамленную клумбами бархатцев, стойко цветущих до первых ощутимых морозов.

– Занятия через три дня. То есть, с понедельника, – объявил молодой преподаватель, отработавший в командировке блюстителем порядка и трудовой дисциплины.

– На, – подошла к Лёхе улыбающаяся Надя и с размаха воткнула в нагрудный карман его клетчатой рубахи бумажку. Она в другом автобусе ехала. – Это мой телефон. Сегодня и позвони. А то забудешь про меня за три дня. А так – поболтаем вечером. Не против ты?

Лёха не стал говорить, что в квартиру, которую мама, учительница, получила всего три месяца назад, через каких-то шесть лет ожидания в очереди городского отдела народного образования, телефон пока не установили. Тоже очередь приближалась. Он похлопал ладонью по карману и съехидничал мирно, с довольным лицом.

– А девичья гордость где? Я же сам должен был его у тебя выпрашивать. И, может, выпросил бы.

– Да я смотрю – стесняешься ты, – Надежда взяла его за руку, подержала недолго. – А ты на других не похож. Придумал себе образ героя-победителя. Может, так и есть. Может, и не придумывал. Но ты добрый, смелый, скромный и какой-то настоящий. Ничего про себя не сочиняешь бравого, чтобы понравиться. Да и вообще, по-моему, всё равно тебе: понравился-не понравился.

– Это точно, – засмеялся Лёха. – Чего пыжиться-то? Понравлюсь таким, какой есть – это правильно будет. Не надо, значит, врать. Ни себе, ни тебе. Ладно. По домам. Позвоню вечером.

В обеденное время родители оба дома были. У мамы уроки на сегодня все кончились. А отец всегда дома обедал. Десять минут хода от редакции. Обрадовались, конечно. Мама поцелуями облепила и объятиями растормошила. А отец руку пожал, по плечу похлопал.

– Похудел-то, а! – взволновалась мама. – Будем отъедаться. Давай за стол.

– На занятия когда? – отец причесал свои богатые волнистые волосы. На работу собрался уходить.

– В понедельник, – Лёха откусил хлеб и ложкой прихватил горку румяной жареной картошки с луком.

– А вообще – нормально всё? Без эксцессов? – Батя задержался на пороге.

– Нормально, – Лёха чуть не подавился. Потому, что после этого слова почему-то высыпались и другие, для всех неожиданные. – Я там с девушкой подружился. Кажется, именно подружился. Причём, серьёзно и надолго, похоже.

– А мы её знаем? – почему-то дрожащим голосом спросила ошеломленная мама.

– Тебе, Люда, зачем её знать? – отец усмехнулся. – Он дружить будет. Не ты. А мы скоро тоже узнаем. Русская она?

Лёха за это время сжевал толстый кусок ржаного и сметал половину сковородки с картошкой.

– Я откуда знаю? Фамилия вроде русская. Но сейчас русские фамилии и евреи имеют, и украинцы, белорусы. Альтова её фамилия. Ну да. Альтова Надежда.

Мама, Людмила Андреевна, охнула, прикрыла рот ладошкой и как-то слишком резко села, почти рухнула на заправленную, укрытую клетчатым покрывалом кровать.

– Мамочки мои! – вскрикнула она. – Это же самого…этого… дочка. Господи, прости нас, грешных.

– Людмила! – прикрикнул отец. – Сопли не распускай тут! И Лёху повернул за плечо к себе. – Ты знаешь, кто её отец?

– Говорила, что в обкоме каком-то работает. Вроде так. Лёха перестал жевать. Что-то в реакции родителей было болезненное и растерянное.

– Коля, объясни ему. Он не понимает – куда его задуло. – Мама приложила к глазам белый крахмальный платочек.

Николай Сергеевич, отец, сел на стул напротив сына.

– Её отец, Альтов Игнат Ефимович – второй секретарь обкома КПСС Зарайской нашей области. Второй по величине и важности человек. Он сам по себе мужик неплохой. Не зажрался. Но, Алексей, это люди из другого мира. Из параллельной жизни. Ну, мы ж, например, с покойниками не пересекаемся. А живем в разных плоскостях. Они в виде душ невидимых нам, а мы – тела, им не заметные. Так и здесь. Для мира, в котором обитают Альтовы, мы – муравьи одинаковые. Не значим ничего для них по отдельности. А все вместе – мы трудящиеся. Расходный материал. Они тут правят миром. Бахтин, Альтов, Семенченко. Всем правят! Ну, ты влип, сын!

Отец взялся за голову и вышел из комнаты, хлопнул дверью.