Светлана Поделинская - Полнолуние

Элеонора против воли подняла на него свои близорукие глаза. В руке Эдгара сверкнул нож с золотой рукояткой, при виде которого Элеонора испуганно вскрикнула. Она вновь ощутила прилив жгучей боли в животе и услышала собственный крик. Эдгар театральным жестом поднял руку, как будто благословляя, – сейчас он напоминал прекрасного падшего ангела, – и на его указательном пальце показалась рубиновая капелька крови. Проследив за взглядом Эдгара, Элеонора завороженно посмотрела на свое запястье, которое пересекал аккуратный белый шрам. Кожа на ее руке заметно припухла и покраснела, глубокие синие вены вздулись. Из-под старого шрама хлынул поток крови, темной и горячей, словно пламя, пожирающее плоть. Элеонора ощутила власть Эдгара, который притянул ее кровь с помощью одной лишь капли, и осознала, что он может с легкостью опустошить ее, не нанося ран. Ужас поглотил Элеонору. Она даже не успела вскрикнуть еще раз, как провалилась в обморок. Внешне будто бы ничего не случилось: женщина просто откинулась на спинку парковой скамейки и закрыла глаза, подставив лицо солнцу.

Из-за скамьи выглянула Лаура, которая вовсе не убежала, а пряталась где-то поблизости.

– Маме опять нехорошо? – спросила девочка, покосившись на Элеонору.

– Она всего лишь отдыхает, моя милая, – с улыбкой ответил Эдгар. – Скоро она проснется и больше не будет тебя обижать. И станет самой доброй и заботливой мамой в мире. Так ты, значит, не хочешь улететь со мной?

Лаура огляделась по сторонам, словно сравнивая этот шумный, пыльный, солнечный мир с тем призрачным покойным мраком, что предлагал ей Эдгар, и отрицательно качнула головой.

А Эдгар живо представил, какой станет Лаура, если он унесет ее прочь от бесчувственной матери. Девочка не смогла бы устоять перед его чарами – она бы лишь вздохнула и задремала со способностью маленьких детей засыпать где угодно. Ее бы даже не хватились в этом нервном и бездушном мире, полном ежесекундных потрясений. Эдгар вырастил бы девочку вдали от этого мира, и она бы блуждала по его жизни, как ангелочек в аду. Их замок дышал бы одними цветами, с которыми она могла играть, украшая ими родные руины и незнакомые могилы. Лаура совсем не знала бы людей, только мертвые имена на надгробных плитах и призраков из памяти Эдгара. Далекие живые люди стали бы для нее бабочками-однодневками, которых приходится умертвлять с беспощадной любовью. И когда Эдгар в конце концов уподобит ее себе, Лаура вырвется из темницы и упорхнет в иной мир, на неоновый свет больших городов. Рано или поздно она возненавидит его за свое затворничество, за полную неприспособленность к существованию среди людей, за сокрытие от нее мира. Эдгар не хотел лишить детства этого обреченного ребенка, заслонить Лауре солнце и вечно видеть в ее глазах опрокинутое небо. Поэтому решил не спешить.

– Скорее бы ты стала взрослой, – произнес он. – Я освобожу твою память, лишь иногда буду навещать тебя во сне. Расти и набирайся сил, дитя мира. Я буду ждать.

Он наклонился и осторожно поцеловал Лауру в лоб, стирая воспоминания о себе, оставляя в ее голове лишь образ сказочного принца, узнаваемый, но эфемерный, как мечта. Затем быстро отступил в тень. Вдалеке показалась Джемайма, которая изо всех сил тянула за руку отца. Увидев, что жена лежит без сознания, Филипп бросился к ней, приказав старшей дочери позаботиться о младшей. Джемайма, которой не нужно было повторять дважды, схватила сестренку за руку и утащила на качели.

– Кто это был? – спросил Филипп, приведя Элеонору в чувство.

– Я не уверена… – пробормотала она, привыкая к ужасной мысли, что ей придется терпеть рядом с собой Лауру. – Но мне кажется, что это отец Лолли. Я не знаю его и никогда не знала. Понимаю лишь, что он не любил меня – ни капельки. И совсем не помню, как это произошло. Прости меня, Фил, но я должна была когда-то тебе признаться. Ах, лучше бы он сейчас забрал ее, навсегда, насовсем!

Филипп раздумывал всего минуту, глядя на жену, полную раскаяния и ужаса, а затем сказал:

– Ничего. Мы вырастим девочку. Лолли – моя дочь, и я всегда буду так считать.

Покидая Город Ангелов и оставляя здесь частичку своей жизни, Эдгар обернулся, чтобы кинуть на нее прощальный взгляд. Ему открылась безмятежная картина: две девочки вместе катались на качелях, поочередно кусая мороженое. Они казались созданными с одного слепка, только у Джемаймы были каштановые, а у Лауры – светлые волосы. Противоположные черты характера не разделяли девочек пропастью непонимания. Они зримо дополняли друг друга, сливаясь в некое гармоничное двуединое существо. Лаура, еще слишком коротконогая, не доставала до земли, и Джемми раскачивала их обеих, рядом с ней младшая сестра не боялась высоты. У Джемаймы был заразительный смех, и Лаура, слушая ее, тоже хохотала. Эдгар убедился, что совершил благодеяние, когда принял решение оставить девочку на попечении сестры и исчезнуть из ее жизни на целых пятнадцать лет.

– Все правильно, так и должно быть, – подумал он, улыбаясь самому себе.

На сей раз за его спиной не оставалось никаких сожалений – впервые за двести лет Эдгар был совершенно доволен собой.

В ее свидетельстве о рождении значилось:

Лорелия-Вирджиния Уэйн

Дата рождения: 13 апреля 1969 года

Место рождения: Бухарест, Социалистическая Республика Румыния

Мать: Алиса-Элеонора Уэйн

Гражданка Великобритании

Отец: Филипп-Джеймс Уэйн

Гражданин США

Ее первым воспоминанием стало лицо матери с выражением непреодолимого отвращения на нем. Мать всегда казалась ей красавицей, хоть эта яркая красота и носила налет искусственности: волосы, окрашенные в цвет прелой осенней листвы, глаза, подчеркнутые черными стрелками. Наверное, не было еще ребенка, неискушенному взору которого лицо матери не виделось бы иконой. Элеонора стояла над детской кроваткой, ее пышные волосы, подсвеченные ночником, озаряли лицо золотым ореолом, а в руках она сжимала подушку, такую же белую, как ее кожа. Затем мать уронила подушку, и опустилась темнота.

Лаура, разумеется, не помнила, что произошло дальше. В ее подсознании затаилось ощущение удушья, ужаса и беспросветности, и это переживание осталось с ней на всю жизнь. От нее отрезали свет, и Лауру накрыла тьма, мягкая и тяжелая. Потом полог беззвучия убрали, и в глаза снова хлынул свет, уже другой: сумрачный и печальный. Девочка увидела испуганного отца, крепко удерживающего руки матери, а лицо той уже не напоминало лик Мадонны, ее сияющий ореол померк навсегда.

Следующим проблеском в воспоминаниях были карие глаза старшей сестры Джемаймы, в которых светилось любопытство и восхищение. Джемми всегда опекала Лауру и стала для нее настоящей семьей вместо той, что была лишь видимостью.