Татьяна Коростышевская - Опомнись, Филомена!

Папаши-лиходея принято стыдиться, дедушка же, за жизнь свою сгубивший сотни невинных душ и потрошивший трюмы захваченных галеонов, вызывает умиление. Портрет лихого пирата заказывают маститым художникам и вешают на видное место в гостиной. Мой дедушка разводил саламандр. И прадедушка. И так далее, до самой верхушки семейного древа. Разумеется, не обычных, а огненных, иначе, боюсь, сейчас я не сидела бы в классной комнате «Нобиле-колледже-рагацце», школы для благородных девиц, а выгребала бы саламандровый навоз из саламандровых стойл на материке, ну или что там выгребают. Огненные же саламандры – существа волшебные, прихотливые и востребованные, и да, навоза не производят, извергая наружу пламя.

Классная саламандра лежала сейчас в камине, свернувшись калачиком на тлеющих углях. Крупный метис, так называемый саламандер ординарис. Потратившись на учителя музыки, школе приходилось экономить на всем остальном, уж городской совет об этом позаботился.

Я отвела взгляд от камина и прижала к груди молитвенно сложенные руки. Синьор Калявани как раз выводил сложный пассаж. Одна из его щек так сильно вжималась в лаковый бок виолы, что кожа побелела и сложилась плоеными складками. Сидящая впереди меня Маура да Риальто мелко затрясла плечами, сдерживая смех. Она вообще смешливая, эта пухленькая блондинка с круглыми, будто от вечного удивления, глазами.

Я незаметно дернула завитой белокурый локон, призывая подругу к порядку. Вторая моя «фрейлина» – смуглая синьорина Маламоко, чей столик стоял в другом ряду, у одного из высоких окон, подмигнула мне черным хитрым глазом. Род Маламоко исправно поставлял членов в надзирающий за тайными делами Совет десяти, наверное с момента основания города, так что хитрость Карлы была чертой семейной. Другим ее полезным мне свойством была информированность. Подруг я выбрала тщательно.

Мелодия закончилась оглушительным стаккато. Синьор Калявани отвел смычок и замер, давая звукам впитаться в тишину.

– Браво! – проартикулировала я губами. – Волшебно… невероятно…

– Рыбы вы снулые, – сказал маэстро. – Берите пример с синьорины Раффаэле, вот кто умеет чувствовать!

Раффаэле? Кто это, морской кракен ее раздери?

Медленно, очень медленно я обернулась, найдя взглядом фигурку в сером, мышиного цвета, платье. Новенькая ученица съежилась за своей последней партой, будто пытаясь спрятаться от чужого внимания. Щеки ее смущенно алели, карие глаза с мольбой воззрились на учителя.

Мышь!

– Дитя мое, – продолжал Калявани, – одна маленькая птичка шепнула мне, что ваше владение инструментом безупречно.

Опустив взгляд, мышь возразила:

– Маэстро Пикколо, мой прежний учитель, слишком добр ко мне.

Калявани протянул вперед инструмент:

– Синьорина Паола, прошу.

Девушка подчинилась. Медленно, будто на плаху, она подошла к маэстро, приняла виолу, тряхнула головой, убирая с плеча тяжелый русый локон.

Я покосилась на Карлу, та пошевелила бровями. Значит, на перерыве я узнаю всю подноготную моей новой неожиданной соперницы. Звание лучшей ученицы «Нобиле-колледже-рагацце» далось мне непросто, и я не собиралась его терять.

Паола Раффаэле резко бросила смычок на струны, подняв в воздух облачко канифоли, и страстная мелодия рыбацкой сетью опутала присутствующих, сжала, лишая способности сопротивления.

Когда музыка стихла, на несколько минут воцарилась ошеломленная тишина, сменившаяся аплодисментами. Я тоже хлопала, вовсе не от восторга. Пусть все видят, что синьорина Саламандер-Арденте – не мелочная завистница.

На овациях урок закончился, девушки потянулись к выходу из класса.

– Бедняжка Филомена, – протянула Бьянка Сальваторе, расчетливо столкнувшись со мной в дверях, – наверное, трудно смириться с поражением?

– Не сложнее, чем тебе избавиться от веснушек, дорогая, – вздохнула я сочувственно. – Лимонный сок, как я вижу, лишь иссушил твое личико.

Свита синьорины Сальваторе едва сдерживала смешки. Мода аквадоратских дам предписывала им быть светлокожими и рыжеволосыми, поэтому Бьянка проводила долгие полуденные часы в солярии, расправив свои каштановые кудри поверх полей плетеной шляпы. Но солнце беспощадно, оно одарило носик и щеки синьорины коричневыми пятнышками.

Отодвинув Бьянку плечом, я вышла в коридор, не забыв тряхнуть волосами с расчетом, чтоб моя светло-рыжая грива хлестнула обидчицу по лицу.

Уж мне-то лишний раз жариться на солнце не требовалось.

– Аквадоратская львица в гневе? – спросила Карла, нагоняя меня под аркой, спускающейся в сад лестницы. – Сальваторе рыдает на подоконнике.

– Слезы ей к лицу, – фыркнула я, выбирая скамью в тени розовых кустов и усаживаясь на нее. – Где Маура?

– Остановилась поболтать с новенькой, синьориной Паолой. – Карла тоже присела и поставила между нами изящную корзинку с завтраком.

– И каким ветром занесло к нам столь одаренную музыкантшу?

Школьная кухарка происходила из Маламоко и собирала Карле столь объемные перекусы, что уже который год мы делили их на троих.

– Торговый дом Раффаэле. – Карла накрыла кусочек чиабаты толстым ломтем мягкого сыра. – Пряности, диковинки, экзотическая древесина из южных колоний.

– Богаты?

– Более чем. Синьорина Паола занимает одну из первых строчек в списке богатых невест. Подозреваю, что…

Поверх сыра расположился строй оливок и веточка зелени. Карла неприлично широко открыла рот и откусила от этой башни изрядную часть.

– Я не ревную.

Пояснения мои перекрывались чавканьем. Уж чем-чем, а приличиями моя подруга не заботилась, по крайней мере наедине. Покушать она любила, что нисколько не вредило ее сухощавой изящной фигуре. Маура, к примеру, клевала, как птичка, ограничивала себя буквально во всем, но выглядела при этом сдобной булочкой. Я находилась на средней позиции – ростом повыше синьорины да Риальто, но ниже Маламото, пышнее последней.

Мы трое представляли собой, если так можно выразиться, комплект всех возможных женских прелестей. Брюнетка, блондинка, рыжая, с черными, голубыми и аквамариновыми глазами, соответственно. Неявный девичий закон гласил, что в подруги себе следует выбирать дурнушек, чтоб выгодно выделяться на их фоне. Я же выбрала красавиц и не прогадала. Наше трио было столь прелестно, что каждая из нас казалась окружающим еще красивее.

Нам было по шестнадцать, когда мы оказались в «Нобиле-колледже-рагацце», учрежденном прежним дожем для обучения наукам и искусствам дочерей благородных фамилий. На материке образованием женщин не занимались, и Аквадората немало гордилась прогрессивным нововведением.

Я тогда только начинала утрачивать подростковую угловатость и робела в компании более титулованных и нарядных синьорин. Как оказалось, робость в девичьей компании является грехом непростительным. В первый же день меня подстерегли в темном коридоре, ведущем к дортуарам, и вознамерились проучить.