Татьяна Коростышевская - Сковородка судного дня

– Сердце? – оскалился молодой человек, но быстро задал другой вопрос. – Из камней мед течет?

– Проголодался? – вспомнила Агнешка об обязанностях хозяйки. – Идем, хлопчик, обедать. Чего? Камни? А, нет, болтают они, сладкие речи в уши льют, оттого медоточивые. Мяса не ешь? Ну хоть хлебушка, сыр еще есть, квашеная капуста…

И она увела Марека на кухню, такую же чистенькую и аккуратненькую, как и все в ее доме. Если бы голодный молодой человек задержался в гостиной еще ненадолго, он увидел бы в окно, как по Княжей улице в сторону площади идет панна Моравянка, хозяйка трактира «Золотая сковородка», и у него обязательно бы екнуло.

Солнце пекло так, что мне казалось, будто запах жареного мяса источаю я сама, а не фирменные моравские колбаски, которые работница Гося уже успела бросить на сковородку в ожидании ранних гостей. В последний момент перед моим приходом бросила, завидя меня через окно. Точно. Очень уж старательно она сейчас на них смотрела, а Анджей, здоровый деревенский парень, протирал стойку, не замечая, что делает это не тряпкой, а подолом своей рубахи. А это значило, что очень скоро я останусь без работников.

– Прикати из погреба два бочонка с пивом, – велела я парню строго. – Госька, проснись, замеси теста на клецки, да побольше. Сегодня у нас много гостей будет.

– Случилось чего, панна? – спросила девица, только сейчас оправляя сбившийся передник.

Я закатила глаза: они уже за стойкой тискаются, на днях придут о свадьбе сообщать.

– Марш на кухню! Капусту пошинковала? Ставь тушиться!

Объяснять ничего не хотелось, никому. Но пришлось. Когда я поднялась на третий этаж в жилые комнаты и закрыла дверь, обе тетки бросились ко мне из прохладной полутьмы.

– Адичка, девочка, – восклицала тетка Рузя, заламывая костлявые ручки, – что приключилось?

Вторая тетка, Гражина, возвышалась надо мной на полторы головы, рук не заламывала, но настойчиво басила:

– В город новенький кто-то пришел? Девицы в обмороке, мужчины точат ножи? Пан бургомистр на него посмотрел? Каков вердикт?

Я прошла через комнату к креслу, села, посопела и начала скандал.

– Кто мне, – я посмотрела на Рузю, – обещал больше в любовь не баловаться и молодых людей друг с другом не сводить?

Тетка прижала к груди ладони и натурально удивилась:

– Анджей с Госькой?

– Это третья пара за последний год, образовавшаяся в нашем трактире. Когда мы все вашими стараниями по миру пойдем, любимые тетечки, сможем свахами подрабатывать. Только недолго. Потому что, если вас не сдерживать, во всем Лимбурге и окрестных деревнях одиноких людей совсем не останется, и не только людей – кошечки, собачки, свинки, мышки, блошки…

Фантазия закончилась, но я была уверена, что в природе еще немеряно двуполых существ, которые могут попасть в сферу деятельности моих неуемных родственниц.

– Скажешь тоже, по миру, – попробовала меня успокоить Гражина. – Ну поженятся и эти, так их можно и оставить, пусть семьей…

– Вот ты, Гражинка, дурочка! – Рузя изобразила обморок. – Забыла уже, что такое молодость! Они деток начнут нам строгать.

– Нам? Мне не нужно.

– Тетечка Гражиночка, – сказала я сладко, – а отчего это нам магистрат налог повысил? Может, это оттого, что кое-кто пану Килеру, нашему бургомистру, на ушко шепнул на меня внимание обратить? А?

– Он повысил? – испугалась тетка.

– Нет, ты точно дурочка. – Рузя проплыла к другому креслу, уселась, оправила на коленях кружева. – Она, она повысила! Панна Ясна, килерова секретарша. Ревнует. Вот уж кому до смерти в девках ходить. А я тебе, между прочим, говорила: не начинай даже. Пан Килер, конечно, мужчина видный, но…

– Клянусь, – Гражина подняла руку, – не моя работа. Бургомистр сам к Адичке прибился.

От клятвы плотные оконные занавески пошли волнами: правду, значит, тетушка говорит. Я вспомнила жалобный взгляд пана Килера, его неуверенное бормотание. Этот видный мужчина вел себя со мной как подросток.

– Раз так, – хихикнула Рузя, – пусть влюбленный пан нам старый налог вернет, нет, лучше пусть совсем отменит.

Я закрыла глаза и откинулась на подголовник. Денег почти нет, мясник поднял цену, мельник требует вернуть все накопившиеся за год долги, Госе с этим болваном Анджеем придется выплатить отпускные и свадебные, еще один налог нас действительно разорит. Что ж оно все одновременно навалилось?

Тетки спорили, Гражина басила, что не позволит Адичке свою красоту на презренный металл менять, и что скажут люди. Рузя возражала, что менять не придется, что в крайнем случае он все равно женится. «Здоровая уже девка вымахала, двадцать три годочка, замуж давно пора». Представив себя замужем за бургомистром, я вздрогнула и жалобно попросила:

– Можно я часик без вас подремлю? Ночью не спала, а вечером в трактире между столами бегать.

Уже сквозь сон я почувствовала, как кто-то из родственниц ослабил мне шнуровку жилетки. Хорошо. Она жесткая, как настоящий корсет, и натерла мне бока по жаре. Делать-то что? Крыша протекает, до осени ее нужно перекрыть, иначе через год весь дом отсыреет и зарастет плесенью. Я рассчитывала привлечь к этой работе Анджея… Ладно, все как-нибудь образуется. После праздника уже решать буду.

Проснулась я в сумерках, снизу из трактира доносился гул разговоров и звон посуды.

– Ополоснись, Адичка, – предложила тетка Рузя из соседнего кресла, – и блузку на свежую смени.

Я зевнула и поплелась в ванную. Покойная матушка, когда дела в трактире шли хорошо, то есть давно, оборудовала в доме прекрасную водопроводную систему. Пока я стояла под прохладным душем, тетка меня одобрительно разглядывала:

– Пан наш Спящий и женки его хорошим телом тебя, Адичка, одарили.

– Если вы опять про замужество…

– Проснулась? – возникла рядом Гражина. – Хороша.

– Внизу все в порядке? – спросила я, вытираясь полотенцем. – Гося справляется?

– Поздравления принимает, – наябедничала тетка. – Узел уже справа завязала.

Гражина имела в виду завязку фартука. По старинному тарифскому обычаю она обозначает семейное положение женщины. Если узел слева – девица свободна, справа – обручена или замужем, вдовы завязывают фартук сзади, ну а невинные девицы, вроде меня, по центру, на пупке. Я надела пышную юбку, блузку (кажется, кто-то поработал над вырезом, декольте явно с последнего раза углубилось почти на пол ладони), жилетку-корсет, завязала передник. Костлявые пальчики Рузи расправили мой подол. Надевать чулки не хотелось – жарко. Но пришлось, тарифская юбка заканчивается на высоте пинтовой пивной кружки, поэтому открывает взорам женские щиколотки.

Из трактира донесся взрыв смеха.

– Марек, – сказала Гражина, прислушиваясь, – такой балабол.