Анастасия Королёва - Лавка красоты «Маргаритки»

В дом я возвращаюсь быстро, по большей части от того, что начинаю подрагивать от прохлады. Погода хоть и стоит тёплая, а всё одно – с наступлением сумерек от дневной жары не остаётся и следа. Видать стихийники что-то напортачили со своими экспериментами. Во всяком случае, любую непогоду принято на них спихивать, да и кого ж ещё винить в таких случаях?

Подхожу к двери, осторожно касаюсь ручки и тут же отдёргиваю пальцы – витая железяка настолько холодная, что кожу едва ли ни обжигает колючими снежинками.

– Ну… – бормочу, пряча взгляд от стыда не менее жгучего, чем температура ручки, – Прости уж меня. Я ж… не часто узнаю такие новости о собственных неведомых родственниках.

Если уж быть откровенной, вряд ли я когда-то думала, что семья моя, по всем правилам и приличиям совершенно обычная, может хранить такие секреты.

Дом кряхтит, даже крыша будто съезжает чуть набок, но дверь открывается.

В комнате вновь горит камин, а возле него на полу лежит тетрадь с исповедью чёрной ведьмы, случайным, не иначе, образом, затесавшейся в моё семейство.

Вздыхаю, опускаюсь на грязные доски и вновь беру так испугавший меня талмуд. И аккурат под первой строчкой читаю:

«Ведьма я хоть и злопамятная, но зазря никого обижать не стану. Только по делу».

Фух… Успокоила, теперь-то можно не бояться, что меня случайным образом заочно проклянут, ведь я как бы не заслужила.

Камин насмешливо, как мне показалось, плюётся искрами, и я с сомнением смотрю на него.

Что? Я уже успела что-то натворить на целое проклятье? Когда это?

Дом кряхтит, скрипит и доски под ногами ходят ходуном.

Весело им, понимаешь ли… А я вот боюсь, хоть и не так сильно, чтоб бежать без оглядки, но всё же.

А дел, за которые Дайана весьма щедро «одаривала» всех встречных и поперечных, набралось много. Пожалуй, даже слишком для одной, пусть хоть и чёрной, ведьмы.

Сначала объектами мести были гувернантки, чьи имена выстроились длинной вереницей на две страницы. Потом этот список дополнили несколько кухарок, пару садовников, и конюх, молодой и больно ушлый, как приписала ведьма кривым почерком. Сдаётся мне, мой прадедушка, отец этой злопамятной особы, в своё время замучался менять прислугу.

Сестру свою, Аделаиду, Дайана тоже не забывала. То прыщ наколдует, то икоту, то кошмарами припорошит безмятежные девичьи сны. Только несмотря на всё это, Аделаиду она любила. Весьма странной любовью, как по мне, но… Не возьмусь судить об этом.

Собственно, Дайана в своём дневнике была довольно откровенна. То ли думала, что никто и никогда не прочтёт сие творение (хотя предупреждение на первой же странице этого не предполагает), то ли просто считала, что ничего-то особенного она не делала. Да и правда, что ж тут страшного, когда проснувшейся силой пользуешься и получаешь от этого удовольствие? Жаль только, что наслаждаешься только ты, а все остальные разгребают последствия твоего наслаждения, но то уже мелочи жизни, совсем не интересующие чёрную ведьму.

К слову, все заклинания, которыми она награждала то очередную гувернантку, то кухарку, то садовника, Дайана записывала тут же, под краткой исповедью. И заклинания эти подробно разбирались, даже ошибки учитывались, чтобы в будущем их больше не повторять.

Записи обрывались ровно там, где аккуратно было выведено: Моё шестнадцатилетие! Вокруг этой строчки имелись и цветочки нарисованные, и птички, и черепушки с костями. Последних, должна заметить, было куда больше, чем цветочков и птичек.

Я листаю тетрадь, кручу страницы и поднимаю их к свету, пытаясь найти ещё хотя бы словечко, но тщетно: откровения Дайаны Ларнесс закончились именно тогда, когда девушке исполнилось шестнадцать лет.

И что же случилось? Почему она перестала вести счёт своим проказам?

Посмотрела на медленно тлеющие угли в камине и задумалась.

Ведь не просто же так бабушка Аделаида никогда не упоминала о том, что у неё была сестра. И сдаётся мне, дело вовсе не в чёрном даре. Здесь что-то другое…

– А больше тетрадей нет? – смотрю с надеждой на огонь, но камин лишь тяжко вздыхает и почти что гаснет.

Так, и что же выходит? А выходит вот что – о тётке я своей хоть и узнала, но знания эти породили куда больше вопросов, чем имелось до этого. И что до этого ответы искать было негде, так и сейчас положение не исправилось.

Печально… Любопытство разыгралось, а погасить его нечем.

С кряхтением, напоминающих тяжёлые вздохи старого дома, поднимаюсь на ноги и отряхиваю юбку. Читая талмуд, потеряла счёт и времени и только сейчас поняла, насколько устала за этот бесконечный, напитанный потрясениями и приключениями день.

Проверяю дверь, обхожу все комнаты, чтобы убедиться, что сделанные Тимохой окна никуда не делись, и иду наверх. Там кое-как ополаскиваюсь в худом тазу, делая себе заметку, что завтра стоит озадачиться вопросами гигиены куда тщательнее. В комнате скидываю с кровати покрывало, достаю из сумки простынь, что прикупила в лавке, аккуратно расстилаю. Ни подушки, ни одеяла у меня не было, зато имелась тёплая жилетка, которую я скрутила валиком и сунула под голову, а накрылась огромным пуховым платком, что достался мне ещё от матушки.

Думалось, что уснуть, из-за копошащихся мыслей у меня не получится, но глаза закрылись сами собой, стоило коснуться «подушки».

Не знаю, сколько удалось мне поспать, только просыпаюсь я как-то резко, будто от толчка. А вслед за пробуждением, до слуха доносятся шаги… Тихие, едва различимые… Потом скрип и ругань вполголоса…

Слов, конечно, я не разбираю, но и того, что слышу, вполне хватает, чтобы испугаться до смерти.

Это что же выходит? Что кто-то пробрался в дом? Я ведь сама проверила дверь, она была закрыта! И окна тоже!

А дом? Почему дом его пустил?!

Прикасаюсь к обветшалому дереву, но оно холодное, и будто мёртвое… Неужели мне беседы, камин сам по себе разгорающийся, и тетрадь тётушки – всё это привиделось? Почудилось просто от усталости?

Да нет же! Не могла же я умом тронуться за какой-то один день? Или могла?

Вновь скрипят половицы, и я подпрыгиваю на кровати. Лихорадочно осматриваю комнату и хватаю первую попавшуюся деревяшку, что некогда служила балясиной у парапета лестницы.

Допустим, я сошла с ума, вот только это не отменяет того, что мне нужно выдворить из дома неведомого гостя. Или хотя бы выбраться из дома самой, а там, на улице, можно кричать и визжать, чтобы привлечь внимание честного люда. О том, что в сером квартале таких жителей нет вовсе я стараюсь не думать.

Сердце колотиться быстро-быстро, но я выхожу из комнаты и останавливаюсь наверху. Замираю, лишь на мгновение, и храбро, насколько это вообще возможно, иду вниз.