Дарья Борисова - Призмы Шанбаала

Классические пятнашки уже давно наскучили. Эти загадки я научилась отгадывать на раз, ведь что такого сложного, чтобы выстроить символы в ряд? Разгадать эту загадку оказалось сложней, чем подобные, и уже несколько дней каждое утро я заканчивала тем, что вертела ее из стороны в сторону, пытаясь подобрать верную комбинацию узора. Это решение нельзя было найти в интернете. Отец принес мне шкатулку накануне, подарив подарок на день рождения, как всегда, заранее. Вещь явно ручной работы, покрытая потрескавшимся лаком, шкатулка должна была открываться, когда сложный узор вставал в правильную позицию, но этого всё не происходило, и смешки, посылаемые в мою сторону отцом, с каждым днем становились всё ехидней. Я знала, что это он вырезал шкатулку из дерева, узнавала его руку и узор, характерный для его работ, движения ножа, снимающего именно этот угол у планки. Это была его вещь, это читалось в его любимом сорте дерева, в геометрическом узоре, и в бронзовом фальшивом замочке.

Я крутила шкатулку уже почти механически, как кубик-рубик, который собирала, постукивая мизинцами по граням, и пыталась отогнать от себя мысли, что уж слишком я зациклилась на содержимом, которого могло и не быть. Хорошая загадка – это тоже подарок.

Отец прошелся по кухне, наливая воду из графина в высокий стеклянный стакан. Отец всегда пил воду только из стаканов. Множество раз они трескались в его руках, или летели в сторону стены, разбивались, будучи смахнутыми со стола мной или им. Стаканы были внушительной статьей наших семейных расходов, но вопреки здравому смыслу, отказываться от них он не собирался. Он сделал глоток, закашлялся и взмахнул рукой, отгоняя невидимых мошек от своих голубых глаз. Я напомнила себе, что сейчас его имя Персей, и не смогла вспомнить свое.

Многие находили отца красивым, и женщины часто задерживали на нем взгляд, а я лишь непонимающе фыркала и пыталась указать на вполне очевидный для меня недостаток. Но другие – люди, темные и светлые существа, почему-то начинали улыбаться и флиртовать с ним, пытаясь послать стрелы амура прямо в его сердце. Для меня было очевидным, что роман с ним невозможен. Он любил мать, и даже столько лет спустя печать любви к мертвой читалась в каждом его жесте, отражаясь светлой печалью в глазах. Он любил ее так сильно, что в его сердце для меня был лишь крошечный уголок.

Глаза у него как у всех темных дэвов – черное глазное яблоко, и лишенная зрачка радужка. У него – небесно-голубого оттенка, завораживающе яркая. Когда его взгляд прояснился, он посмотрел на меня и задумчиво покрутил пальцем у виска, чуть пониже темной вены, проступающей из-под кожи. У отца вены видны по всему телу: и на лице, и на руках, и на ногах. Темные-фиолетовые, они рисуют причудливые узоры на его теле. Его женщинам нравится. Они водят пальцами по его коже, и сознанием перемещаются в другую вселенную, куда ведет кровеносный путь его тела.

– Утро, ангелоподобное , – сказал он, отводя льняную прядь волос с лица.

– Утро, – я кивнула в ответ.

Ангелоподобное из его уст всегда звучит жестоко, но я уже привыкла. Я знаю, кто я. Это обидное слово, и ничего хорошего оно не означает, но это я в его глазах, в глазах Пятимирья, такая, какая я есть. Самоотречение не является тем, что ценят в этом мире. Жертвенность тоже, как и стремление к справедливости.

– Злой ты, – сказала я, вставая на ноги и подходя к плите, снимая сковородку с огня. – Замуж от тебя уйду.

– Начинается, замуж, замуж, – зевнул отец, садясь за стол. – Дай поесть. Нашлась тут с утра пораньше гнать коз из сада в огород.

Порой смысл его слов оставался для меня непознанным, и даже если в последнем предложении содержалась какая-то кодированная информация, я ее не поняла, а потому послала ему ласковую улыбку и вернулась к приготовлению завтрака. Нет-нет, да я оборачивалась на шкатулку, оставленную на столе. Резной узор манил к себе, притягивал. Подарок внутри, или подарок – загадка? Как бы то ни было, подарок был отменный.

Он зевнул еще раз, и я зевнула вслед за ним, прикрывая рот кулаком. Я поставила две тарелки на стол, усаживаясь напротив него, подумав, что сейчас мы вполне похожи на обыкновенную семью. Такую, которой много в каждом из миров Пятимирья.

Телевизор негромко работал, передавая новости. Повернув голову, я ела яичницу, разглядывая в экране красивую ведущую. В Пятимирье нынче было спокойно, и все новости строились вокруг завершения дипломатического визита Миледи в Первый мир.

– Тощая такая, – сказала я, делая глоток чая, сладкого, с молоком.

– Всегда такой была, – фыркнул отец.

Я перевела взгляд на экран на женщину в черном платье с пышной юбкой, из-под которого торчали невозможно тонкие ноги. Каждая косточка на ее теле проступала так явно, что она походила на скелет, обтянутый кожей. Черные яблоки глаз с пляшущим синим огнем посмотрели прямо в камеру, иссиня-черная прядь волос упала на лицо, но она отвела ее в сторону изящным жестом и улыбнулась, обнажая треугольные зубы. Черные крылья качнулись за спиной, перья блеснули серебряным отливом. Я разглядывала ее и пыталась понять, как у нее получается оставаться в живых, и, судя по всему, никогда не есть.

– Ты смотри, смотри, – отец коротко хохотнул. – Только не похудей ненароком, ага?

Резко вскинувшись, я всем телом повернулась к нему, впиваясь глазами в его глаза и наставляя на него вилку с кусочком наколотого яйца.

– Никакого стыда за параметры тела! – рявкнула я, а потом добавила уже равнодушней. – Я же тебе объясняла, сейчас так шутить нельзя уже, дурной тон.

– А представь себе, они там все такие. Ты бы их зашибла бедром.

Я вздохнула. В среднем я выше всех девушек, которых встречаю, и большинства парней. Мои параметры мне нравятся, у меня есть ноги, на руках имеются мышцы. Мою ляжку не обхватить пальцами, у меня есть грудь, и я знаю, что по меркам Загранья, я – толстый медвежонок. Если верить телевидению, у них сейчас модно быть измождено-худыми, с торчащими костями между грудей в вырезах их платьев и топов. Но я не из темных, мое тело в основном мускулы и жилы, спрятанные под слоем легкого жирка для создания приятной округлости. Никто из тех, кого я встречала, никогда не звал меня «пышкой», я влезаю в нормальный средний размер для человека. Правда, с ростом никогда не угадаешь – все шьют на каких-то коротышек.

Я не светлая, не темная, пусть от обоих видов дэвов ушла недалеко.

Я потерла переносицу, пытаясь прогнать жгущее ощущение из носа. Я не любила думать о том, кто я такая. Я любила носить контактные линзы, чтобы спрятать разномастные глаза. Левый черный, похожий на камень, правый белоснежный. Я любила смотреть на сложные узоры татуировок на запястьях, заклятия, блокирующие мои способности до поры до времени. Печати силы наносил отец, подделывая те, что ставили официально всем магическим существам в любой мало-мальски приличной клинике, совершенно бесплатно, стоило лишь пересечь границу Первого мира. Иногда печати бежали трещинами, иногда чья-то сила вырывалась наружу, но до восемнадцати лет это считалось нормой. Мне должно было стукнуть девятнадцать этим летом, о магии я знала самую малость, без отца была беспомощна. Отец не научил меня магии. Сама я не стремилась. Мне вообще хотелось, чтобы никаких способностей у меня не было. И уж точно мне не хотелось быть полукровкой, диковинной помесью светлого и темного дэва.