Алена Занковец - Сердце волка

«Сосед» расхохотался.

– Ты даже ограбить меня не шмогла! – жуя, ответил он. – Разумеется, я не читаю мысли. Просто… как бы это выразиться… ты до неприличия предсказуемая. Послушай, Вера, – он выделил интонацией мое имя и протянул облупленную картофелину. Брать еду из его рук – было в этом что-то странное. Только голод со мной не согласился. – Я понимаю, что друзья из нас вряд ли не получатся. Но мне бы хотелось, чтобы ты смогла чувствовать себя… комфортно, что ли. Я не знаю, сколько дней – или месяцев – нам придется провести вместе. Но в последнем случае это будет крайне сложное время для нас обоих – если мы не научимся ладить друг с другом.

Наверное, я бы могла научиться ладить с ним вот таким, беспечно жующим печеную картошку, если бы придумала способ стереть из памяти его альтер эго, стоящее на корточках в лунном свете, готовое броситься на меня.

– Я прошу тебя только об одном – не пытайся сбежать, – повторил похититель. – Тогда я буду вполне нормальным. Даже милым, – он улыбнулся.

Ладно, быть милым он умел. Я взяла картошку и тотчас же перебросила ее на другую ладонь. Горячая!

– Хочешь воды? – похититель протянул маленькую пластиковую бутылку.

Такой невинный жест – а у меня загорелись щеки.

Он таким же тоном произносил эту фразу в моем ночном видении, также протягивал бутылку, и я слишком хорошо помнила, чем все закончилось.

– Нет, спасибо.

Конечно, он не читал мои мысли. Но сейчас смотрел так, словно все-таки читал. Я сквозь землю хотела провалиться.

– Завтрак окончен, – нарушил похититель неуютную паузу. – Остальное возьмем с собой.

Солнце только дотянулось до крыш, а мы уже выехали из деревни, чтобы продолжить ковыляние по лесным дорогам. Однажды едва разминулись с повозкой, груженой бревнами. Лошадь и старик – вот и все свидетели моего похищения.

В полдень остановились. Выходя из машины, похититель затаил дыхание, машинальным движением захлопнул дверь – и только тогда, прикрыв глаза, вдохнул. Я высунула голову в приоткрытое окно и тоже сделала осторожный вдох. Пахло болотной водой и сосновой смолой.

Мы надели ветровки и кепки, обулись в резиновые сапоги и, оставив машину в лесу, долго брели по иглам и мху. Затем сосновый бор сменило болото. Ступать было мягко, иногда хлюпко, иногда приходилось скакать по кочкам. Вокруг карликовые искривленные березки, тоненькие сосенки и высокие пни, обросшим мхом.

Солнце уже подплывало к горизонту, когда мы вышли из леса на проселочную дорогу. Она повела нас между полей, исполосованных каналами и речушками.

Когда мы подошли к деревушке, спрятанной среди яблонь и дубов, духота спала, наступил теплый, нежный вечер. Закат, алый, с длинными желтыми прорезями, растекся на полнеба. На другой половине, темно-синей, белой пуговкой висела луна.

Деревня засыпала. Где-то ржали лошади, лаяла собака – предсонная суматоха, но улица, по которой мы шли, была безмолвной и пустынной. Окна темных, едва заметных в зарослях домов не горели.

– Мы пришли, – похититель толкнул калитку возле бревенчатого дома.

Я вертела головой, пытаясь запомнить каждую деталь, но цепляться взгляду было не за что – ни вывески на фасаде, ни почтового ящика с номером. Обычный дом, может, чуть больше других на этой улице, покрашенный в цвет спелой вишни. Просторный двор, трава на котором недавно скошена. Скамейка под грушевым деревом. Пионы вдоль забора, бутоны сомкнулись перед ночью.

Через веранду мы прошли в сени. Пахло старым домом, в котором давно не жили. Дверь справа вела на кухню, слева – в жилые комнаты, расположенные вокруг печки: гостиная и две спальни. Мне досталась та, что побольше. Потому что мой похититель – джентльмен? Или потому, что только у этой спальни двери были со стеклянными вставками?

– Вода на кухне, в рукомойнике. Спокойной ночи, – сказал похититель и ушел.

Хлопнула одна, затем другая створка, но я не слышала ни лязга засова, ни щелчка замка. Он не запер меня. Я пошла следом.

Закат уже затухал, на поля из каналов выползал густой туман. Похититель, раздетый по пояс, набирал воду из колодца. Я снова восхитилась его телом, гибким, крепким, сильным. Идеальная дикая красота. Приходилось смотреть «соседу» только в глаза.

– Мне нужно помыться, – сказала я, отмахиваясь от полчища комаров.

Похититель поставил ведро на край колодца и чуть склонил голову.

– Вода на кухне.

– Я слышала. Но этого мало. Нужен душ или ванная, или баня. Как можно быть чистой, умываясь из рукомойника?

Похититель молчал. Его глаза улыбались. Словно он был иностранцем, а я не могла донести до него своего пожелания.

– Вы же как-то моетесь, здесь, в деревне, – четко артикулируя, настаивала я. – Не одной же водой из рукомойника, верно? Я тоже так хочу.

– Хочешь помыться, как местные жители?

– Да! – обрадовалась я.

И в следующую секунду меня окатила ледяная лавина – «сосед» просто вывернул ведро мне на голову. Несколько секунд я не могла не то что говорить – дышать. Словно одновременно ослепла и оглохла. Но постепенно ощущения стали возвращаться. Я почувствовала себя очень мокрой, очень замерзшей – и невообразимо злой.

– Как раз то что надо, – сквозь зубы, но не теряя достоинства, произнесла я. Развернулась и, оставляя за собой лужицы, пошла в дом.

– А мыло тебе не нужно? – донеслось вслед.

Я разделась донага, развесила одежду на поручнях кровати и, как в кокон, завернулась в теплое лоскутное одеяло. Постепенно зубы перестали выбивать дробь, по телу расползлось приятное тепло, и я уснула.

Утро. Это именно то, из-за чего я редко позволяю себе напиваться. И дело не только в похмелье. Я все помню. Каждое слово, сказанное накануне, каждое действие. Вот и сейчас, придя в себя после глухого забытья, которое язык не повернется назвать сном, все еще не открывая глаза, я словно со стороны вижу, как сжимал челюсть попутчицы, пытаясь влить сквозь сжатые губы самогон. Как звенели упавшие со стола тарелки. Помню жесткую ткань ее сорочки. Резкий запах лавандового мыла, исходящий от ее тела. Помню ярость, с которой она сопротивлялась. Мычание, похожее на крик. И ненависть в глазах, такую жгучую, что, казалось, набросок воспламенился только от этого.

Набросок. Потерять такую важную улику из-за отсутствия самоконтроля. Вот почему отец Веры всегда будет лучше меня – у него холодные и сердце, и голова.

Нервно тикают ходики. Пахнет сосной и грязным постельным бельем. Где-то надо мной пронзительно жужжит муха.

Все еще лежу с закрытыми глазами, мечтая, чтобы девица сбежала. Я же вел себя как псих, как маньяк. Любая бы на ее месте сделала ноги. Здесь же не ночная безлюдная трасса, вполне жилая деревушка, есть к кому обратиться. Так что… пусть она просто исчезнет. Я открываю глаза и улавливаю ее боковым зрением. Ну и дура.