Рамона Стелс - Грязные цветы. Пленница волчьего офицера

– Тогда умоляй меня, чтобы я продолжал, – нахально проговорил он, проводя по дрожащей спине своей шершавой ладонью. – Хорошенько попроси, а то я еще передумаю…

– Молю вас, не останавливайтесь! – закричала я, ощущая на щеках слезы. – Прошу, двигайтесь дальше! Я не могу, пожалуйста!

– Пожалуйста что? Драть тебя? – прорычал оборотень и дразнясь, почти полностью вышел из меня.

– Да, дерите меня, умоляю! Дерите жестко, глубоко, сильно…

– Знаешь, а ты мне нравишься. Такая забавная игрушка стоила тарелки супа, – выдохнул офицер, резко наматывая мои волосы на кулак. И словно обезумев, принялся остервенело вколачиваться в меня, раз за разом впиваясь пальцами в худощавые бедра, покрытые гусиной кожей.

Пока действие препарата не закончилось, я кончила еще три раза. А после невыносимая похоть наконец начала отпускать тело. И вместе с тем, как возвращался разум, ко мне все больше приходило осознание произошедшего. Вместе с которым хотелось лишь одного: раз и навсегда провалиться сквозь землю.

Видимо ощутив, что забавная игра подходит к концу, оборотень наконец излился в меня. Сразу после чего, не говоря ни слова, усадил на тот самый столик и раздвинул ноги, чтобы просунуть в меня смазанный чем-то палец.

– Это чтобы ты не забеременела, – с презрением фыркнул он. – Ребенку моей крови нечего делать в теле какой-то грязной человеческой шлюхи. А теперь выметайся.

Едва я спрыгнула со стола, а офицер поправил форму, в купе по его команде вошли все те же солдаты, которые просто голышом вывели меня прочь. К счастью, мне позволили снова одеться – во все те же лохмотья, что я сняла в банном вагоне. И прежде, чем стоянка закончилась, а состав снова тронулся, я уже сидела в одном из продуваемых сквозняками вагонов с военнопленными. Дрожа, но больше не в силах заплакать. А еще понимая, что даже после всего, что этот мужчина сделал со мной, я бы все равно не отказалась от этого, перемотай кто-то время назад. Потому что вкус и запах теплого супа казался чем-то единственным настоящим, стоящем хоть чего-нибудь во всем этом аду.

За долгие дни, проведенные в вагоне с военнопленными, я даже стала понемногу забывать, что где-то за его пределами существует другой мир и другая жизнь. Другие места и другие люди. Потому искренне растерялась, когда состав остановился, дверь открылась, и всех, кто еще оставался жив, выгнали наружу. Вначале я даже немного обрадовалась перемене… вот только смутное, призрачное и блеклое подобие радости продлилась недолго. Ровно до того момента, как глаза, привыкшие к полумраку вагона, увидели серые тучи, под которыми тянулись бесконечные ряды колючей проволоки. А за ней – стены и напоминающие сараи здания.

Трудовой лагерь. Один из тех, куда солдаты Дойреса свозили пленных, чтобы те не покладая рук трудились над изготовлением боеприпасов, амуниции и всяких прочих вещей, необходимых для фронта.

Толпясь, шатаясь и спотыкаясь, новоприбывшие узники лагеря медленно, неровной шеренгой, под присмотром своих конвоиров ползли ко вратам, пересекая которые, следовало оставить всякую надежду. Потому что даже если произойдет чудо и Дойрес в конце концов начнет проигрывать войну, мне как-то не верилось, что ЗДЕСЬ можно дожить до того дня, когда союзные войска освободят пленников из этих стен. Раньше я только слышала об ужасах, которые творились в трудовых лагерях. И вот теперь мне предстояло на собственной шкуре испытать все круги ада местной жизни.

Новоприбывших, как я успела понять, заводили в первый корпус, на входе в который предстояло отстоять немалую, медленно тянущуюся очередь. Когда туда пришла пора входить и мне, я оказалась в большой комнате, посреди которой лежала огромная куча грязных вещей. Брезгливо морща нос от нашего вида, надзиратели приказывали всем раздеваться до гола, бросая туда свою одежду. А после – группами проводили в длинную узкую комнату, где шеренгой выставляли у стены. Чтобы человек в белом защитном костюме прошелся вдоль нее, поливая нас из шланга мощным напором белой, резко пахнущей жидкости. Как я поняла по запаху – каким-до дезинфицирующим алхимическим средством.

Едва он закончил, нас, дрожащих от холода и страха, торопливо погнали дальше. В комнату, где лежала другая гора одежды. На этот раз хоть потрепанной и поношенной (а разум подсказывал, что носили ее люди, которых здесь просто изничтожили), но при этом сухой и относительно чистой… Ну, по крайней мере, продезинфицированной. И хоть ни у кого из прибывших не было должной координации движений, а замерзшие руки то и дело роняли серые тряпки, надзиратели злобно подгоняли нас, требуя, чтобы мы поскорее одевались и не задерживали.

Дождавшись, пока последний мужчина застегнет на себе потертые штаны, надзиратели погнали нас дальше. К выходу, на котором каждому из нас на запястье ставили лагерное клеймо, поверх которого завязывали повязку с заживляющими смесями. И шлепая по земле потертой, дырявой обувью, мы снова оказались на улице. Откуда нас уже, распределяя по каким-то своим критериям, повели в разные ангары.

Там, где оказалась я, было полным полно людей, которые лежали кто на многочисленных деревянных полках, а кто и просто на полу. Самые удачливые из них нагребли под себя немного соломы, вероятно соизмеримой здесь с королевскими перинами. Все до одного были истощенные, костлявые, с голодными глазами.

И готова поклясться перед всеми богами, что вряд ли этот ангар как-то особо отличался от других. По крайней мере, подавляющего их большинства.

Даже странно, но я была одной из первых, кто обратил внимание на вошедшую в одной «партии» со мной фею, которая встала на месте как вкопанная и начала жадно принюхиваться к застоявшемуся воздуху.

– Скажите… здесь рядом пекут хлеб, да? – с надеждой и даже какой-то безумной мечтательностью проговорила она.

– Хлеб? – непонимающе нахмурилась одна из женщин, лежавших на полках.

– Я ведь слышу запах, – не унималась фея, в то время как и я, принюхавшись, уловила витавший в воздухе слабый аромат, в самом деле чем-то напоминавший выпечку. – Мне ведь не кажется, правда? И… Когда мы шли сюда, я точно видела, что рядом с нашим ангаром стоит здание с трубами, из которых идет дым и пепел немного повалил. Это хлебный цех, да?..

– Нет, – грубо перебила женщина, поморщившись, словно от удара.

– То есть, нет? – растерялась фея. – Как же?

– Это не хлеб, – бросила та, поворачиваясь ко всем спиной. А после, сплюнув, добавила. – Это эльфы.

– Эльфы? – непонимающе прошептала девушка.

– Крематорий, – фыркнула женщина. – Как раз сжигают тех, которых потравили в газовых камерах в прошлую смену.

Эльфы жили в отдельных бараках. По сравнению с которыми, как рассказывали старожилы, ангары, в которых содержали людей с феями, были просто элитным жильем. Но этих бараков было немного, потому что сами эльфы долго там обычно не жили. Хоть их сюда и свозили с завоеванных территорий ничуть не меньше, чем пленных людей и фей, для них не требовалось особо больших площадей. Потому что эльфов регулярно травили в газовых камерах. Раздевали, закрывали в герметичных комнатах и пускали газ. После чего тела тащили в крематорий, где сжигали.