Никита Некрасова - Запасный вход

Дверь в палату резко распахнулась, кто-то вошел, но так и остался на пороге.

– Василёчек мой ненаглядный, я люблю тебя! Я выйду за тебя. Слышишь? Ты слышишь? Приди в себя. Все хорошо, я здесь, я с тобой, только очнись.

Рыдая, она упала ему на грудь, трясла за плечи, покрывая мокрыми поцелуями шею, щеки.

Все еще всхлипывая, она вдруг почувствовала покой и умиротворенность, в испуге, она схватила его за руку и стала лихорадочно искать пульс.

– Оленька, ты плачешь? Отчего же, деточка моя?

Слезы застили глаза, она промокнула их локтем, скорчив обиженную детскую рожицу, спросила:

– Васенька, за что ты так со мной? Зачем пугаешь? Улыбаясь через силу, захлопала глазами, изображая куколку-моргушку, сложив в мольбе руки, этот фокус всегда веселил его, но не сегодня.

– Да, пустяки, все хорошо, смотри-ка глазки красные, и носик запух, где мой платок? Возьми его.

– У меня свой, Васенька, ты в больнице, но все хорошо, ты слышишь? Все будет хорошо.

– А… Оно стоило того, – ввалившиеся глаза наполнились хитринкой и нежностью, – ты обо мне испугалась? Васенькой кличешь, мне нужно было сказать тебе что-то очень важное.

– Ты все уже сказал, Васенька, отдыхай.

– Да? – Василий Степанович с трудом повернул голову, задумчиво посмотрел на дверь, которую уже прикрыли с той стороны, – не помню. Тогда шепни мне фамилию.

– Мою?!? У тебя опять бред начинается. Помолчи. Прошу тебя.

– Ну, что ты, не твою, и не мою, значит пока ничью. Никогда еще я не мыслил так ясно. Ты сегодня так ласкова со мной. Выполнишь одну просьбу?

– Да, конечно. Что угодно…

– Один поцелуй, всего один, единственный.

Оленька приблизилась к нему, но лицо ее омрачилось, опять бред начинается, подумалось ей.

– На ушко, Оленька, на ушко, – беззвучно шевельнулись его губы.

– Душ на чердаке, там двойное дно, оно запаяно, увидеть невозможно, вскрыть может Данилыч, он знает, найдешь его, Катерина знает, только не сейчас, попозже, когда все забудут, там документы для тебя, очень важные. Оля, люблю, лю…

Он на самом деле целовал ее ухо, она не сопротивлялась, и только слезы, горькие и жгучие снова обильно оросили подушку.

– Васенька, прости меня, прости, что не сумела, ты лучшее, что есть у меня в жизни, – с жаром шептала она в ответ, и еще что-то, чего сама не понимала. Угрызения совести, гораздо больнее просто физической боли. И теперь, ей предстоят мучения, оттого, что не ответила на большое и прекрасное чувство, а ведь он так нуждался в ней, когда был рядом, когда был жив…

Однако не кому было уже ее прощать. И признаний он уже не слышал.

Дверь опять приоткрылась. Там ощущалось какое-то нетерпение.

Она закрыла ему глаза, поцеловала лоб и вышла из палаты.

Две мужские фигуры в черных костюмах резко выделялись на фоне белой больничной стены.

– Как он? – cтрого спросил один из них. Оленька ничего не ответила, тихонько заплакала и медленно пошла вдоль коридора.

Даже сегодня, она не осталась без сопровождения. Некий «человечишко», ничем не выделявшийся из толпы, следовал за девушкой, которая медленно брела домой и все промокала и промокала платочком накатывающиеся слезы.

Глава 11.

«Гипноз». Москва 1925 год.

Девятый день, как схоронили Василия Степановича. Катерина все ходила зареванная, толку от нее никакого, только и делала, что вымывала и вытирала вторую половину дома, да без конца птичку проведывала, и чуть ли не силком запихивала ей корм, приговаривая – Кушай, кушай, фьюить, фьюить, Василий наказывали приглядывать за тобой.

Маняше пришлось стать к плите, и она уже сердито пофыркивала, готовка-то всегда была на Катерине. Вот и сейчас утро раннее, кто-то звонит в двери, она выждала минутку, может кто-то откроет, ан, нет, звонок настойчиво продолжал тренькать.

– Добрый день, Ольга Семеновна дома?

– Здрассти, испуганно прошептала Маняша, продолжая вытирать руки полотенцем. Дома, как о вас доложить? По кому вопросу?

– По личному, можно войти?

Слегка оторопев, она посторонилась, уж больно грозные мужики в штатском, стояли на пороге.

Оленька уже одетая вышла к посетителям. Она ожидала этого визита, давно заметила слежку за собой. Заглянув в пространство, она увидела военных и стопочки монеток, что аккуратненько выстроились на столе. Странно. Драгоценности, что Вася по началу, пытался ей дарить, она категорически отвергала, да и давно это было, может он что-то припрятал на своей половине? Да и не было в ее видениях украшений, и тревоги не было, значит, недоразумение и все скоро выяснится.

Спокойно усевшись на заднее сиденье потрепанного студебеккера, ей пришлось передвинуться на середину, так потребовали люди в черном. Похоже на арест, – подумала Оленька, – ну, что же, посмотрим.

Один из двух сопровождающих, глянув на часы, постучал в высокие двери начальника, зашел внутрь, видимо доложить, что задание выполнено.

Через мгновение Оленька оглядывала огромный кабинет. Чисто выбеленные мелом стены, украшал единственный портрет Ленина – вождя мирового пролетариата. Его мягкий, с прищуром взгляд был обращен прямо на посетителя, казалось, он говорил: «Здесь нужно говорить правду, и только правду, товарищ».

В самом конце, за массивным столом восседал убеленный сединами генерал. Вся обстановка давила на нее, заставляла чувствовать себя маленькой, ничтожной козявкой. Расчет в том и состоял, что морально подавленный посетитель, заикаясь от страха, будет либо выпрашивать, либо оправдываться. Однако Оленька улыбнулась про себя и, решив подыграть высокому начальству, в нерешительности стояла, не двигаясь с места. Пришлось суровому товарищу вставать, преодолевая отдышку, и изображая скорбную мину, самолично усаживать ее на стул.

– Уважаемая Ольга Семеновна! Как вы уже знаете, наш ведомство понесло невосполнимую потерю в лице Василия Степановича, человека огромного мужества, истинного патриота нашей Родины. Мы, его товарищи, безмерно уважали его за профессионализм, твёрдость характера, честность и порядочность.

На этой фразе, высокий «чин» почему то замялся и замолчал.

Оленька перестала вытирать несуществующие слезы, и внимательно глянула на человека.

Шрам возле глаза подергивался. «Нервный тик, это не важно, а вот его губы, то крепко сжимались, то шевелились, в недолгом затишье, казалось, что он говорит совсем не то, что ему хочется, либо боится сболтнуть лишнее. Что тут происходит? Почему так распирает этого начальника?». Заплясавшие смешинки, так некстати появившиеся у нее в глазах от проказливой мысли, заставили ее опять уткнуться в платочек.

Пытаясь скрыть неловкость, и ее, кстати, тоже подметила Оленька, он вытащил из недр своего необъятного стола коробочку, на мгновение открыл ее и тут же захлопнув, сказал: