Никита Некрасова - Запасный вход

– Ты что? Что-что-что? Хочешь сказать, я убил их, подтасовывая свои дежурства? Ты это хочешь сказать? Ха-ха-ха – бред! Чушь! Ты сумасшедшая! Теперь я вижу – ты сумасшедшая! Ты опасна для общества!

– Хлебников… – с невероятным напряжением вспоминала Опера – саркома, я слишком поздно узнала, ничем не могла помочь. Свидетельство о смерти выписывал ты. Твое дежурство.

– Да, я – это роковое стечение обстоятельств, или ты хочешь сказать, что из-за моих прекрасных глаз произошли эти смерти?

– Нет, но только ты имел возможность вложить в карман покойников мое фото, из семейного альбома, тобой, же и сделанное фото – я тогда выходила из ванной, в неглиже…

– Как-как-как – заикался Никита – ты намекаешь…

– Я об-ви-ня-ю! – отчетливо повисло в воздухе, и указующий перст нацелился в глаз растерявшемуся доктору – теперь все стало на свои места: пару слов обезумевшим от горя родственникам, по городу мгновенно поползли слухи…

– Что ты мелешь, ведьма, а кто спасал тебя от толпы? Вот, спасибо! Вот она, благодарность! Хорошо, что папенька не дожил до такого позора! Спа-а-а-а-сибочки, – пропел он, отвешивая шутовской поклон.

Разогнуться Никита уже не смог. Внезапный страшный кашель стал рвать его горло. «Подавился собственным ядом», – опять не к месту подумала Наталья Ивановна и глянула на Оперу.

Старая женщина стояла каменным идолом, ни кровинки в лице, и только синенькая жилка на виске со старческими пятнами тяжело пульсировала, показывая тем самым, что это живой человек. Словно трещины на земле в жестокую засуху, бороздили когда-то красивое лицо. Казалось, она смотрела вовнутрь себя, что она там хотела разглядеть? Былое время? Лица знакомых, перечисленных доктором…

Кашель тем временем у Никиты не прекращался, наоборот, перешел в какой-то хриплый лай. Доктор, слепой рукой нашаривал табурет, что бы присесть. Из глаз потекли слезы, но он не замечал их, он задыхался, казалось, вместо воздуха к нему в легкие попадал удушливый дым.

Наталья Ивановна не колебалась, выбирая кому помочь – старухе, которая пребывала в трансе – это было ясно, или умирающему во второй раз за сегодня доктору.

Усадив его на табурет, слабого, податливого, она схватила кувшин с теплой водой и попыталась его напоить, не тут-то было, на вдохе, капельки воды, попали в дыхательные пути, и Никита Николаевич, захрипев, начал валиться на пол. Глаза его вывалились из орбит, на шее страшно вздулись вены, длинные пальцы рвали на шее несуществующий галстук.

Оцепеневшая от испуга, Наталья Ивановна, смотрела, как он заваливается на бок. Силясь пошевелиться, она лишь чуть ослабила пальцы, медный кувшин грохнулся на пол, и вода, нарушая все законы физики, поползла, как живая в сторону старухи. Жуткое зрелище открылось взору перепуганной женщины.

Изваяние не представлялось более, каменным, все лицо ее пришло в движение. Нос каким-то образом удлинился, огромной сине-красной сливой прикрыл рот, на месте которого образовалась щель, и из этой щели выползали заклинания на тарабарском языке – «Маравооо-меронг – анннндао – таммм, и эти слова, стекая по подбородку, вместе со слюной, капали на пол. Завороженная этим зрелищем, Наталья Ивановна повинуясь инстинкту, подняла взгляд выше, туда, где обычно находились глаза, и увидела два бездонных черных блюдца обращенных прямо на нее, они стремительно увеличивали свой размер, намереваясь поглотить избу и всех ее обитателей. Наталья Ивановна вдруг почувствовала, что у нее нет ног, вернее вместо ног две тяжеленные, рядом стоящие тумбы, она глянула вниз и увидела центр земли и раскаленную огненную массу, которая устремилась вверх, как будто обрадовалась, что для нее нашелся выход.

Пытаясь сдвинуться с места, Наталья Ивановна хотела крикнуть, позвать на помощь, но не смогла издать, ни звука. А огненная лавина все приближалась, а на пути – самое незащищенное место у женщины, и вот уже пламя лижет внутреннюю поверхность бедер, проникает, вовнутрь обжигая все на своем пути, и вот вместо крови по венам побежало раскаленное золото, и сердце толчками вталкивает его в мозг, и он плавится…

Сама собой голова Натальи Ивановны запрокинулась, руки терзали прекрасное творение парикмахера, еще одна попытка сделать выдох увенчалась успехом, и, дикий, полный страха и ужаса крик пронесся от потолка к стенам, пытаясь вырваться из избы. Но вот сознание оставило ее, она попятилась и упала навзничь, едва не задев головой кровать, где неподвижно, с широко раскрытыми глазами лежала девочка.

И зазвенела тишина в избе, кошачьи глазки настенных «ходиков», удивленно застыли, скосившись на происходящее, Никита, так же бездыханный, скрючился на полу, старуха стояла, словно сухое древо источенное временем с растрепанными волосами, с растопыренными пальцами, все так же рассматривая что-то внутри себя.

– «Омма… омма»… послышалось со стороны кровати.

Первая очнулась Опера. Судорожно вдохнув, удивленно посмотрела на свои дрожащие руки, с которых еще сочилась энергия, словно с корнями вырывая вросшие в пол валенки, подтащилась к девочке и в изнеможении упала на колени.

– «Все хорошо милая, «не ссаель, аги 9 9 Не ссаель аги – корейск – доченька моя, крошка ».

Дрожащим слабым голосом шептала бабка.

– Этого больше не повторится, никогда, слышишь, никогда, никому я тебя не отдам, маленькая моя, хорошая, просто я с роду «этого» не делала, не было нужды, вот силы-то и не подрасчитала…

– Ты, видишь, ты, слышишь? Я вернула нашу девочку, и никому не дам ее в обиду. Все будет хорошо, все будет хорошо,– обращаясь к портрету на стене, шептала Опера – и тебя отыщу, ты только дождись меня, дождись меня…

Она смотрела на акварель восточной красавицы в желтом ханбоке, что любовно выписывала сто лет назад его рука.

– Ненаглядный мой, желанный, где ты??? Посмотри, что стало с твоей любимой «иппун».

Внезапно, по всему телу Оперы, пробежала судорога, и душа, с последним выдохом, устремилась ввысь.

Одряхлевшие члены потеряли старческую неповоротливость, она вдохнула полной грудью, без свиста и кашля, легко и свободно взмахнула руками, словно птица, вырвавшаяся из клетки.

– Я иду! Прими, я умоляю, и не отпускай, обессилевшую Оленьку, истраченную, истерзанную от вечных поисков.

Назови, как прежде называл – «иппун 10 10 Иппун – корейск. – красавица , мама Чан Ми», позволь воссоединиться с тобой навсегда.

Она уже чувствовала его теплую ладонь, что скользила по волосам, опускаясь к плечу.

Еще немного, и он обнимет ее как тогда, впервые, на Кавказе…

Она уже почти восстановила, его образ в своей памяти.

Еще самую малость, и они встретятся, и, теперь уже навсегда.