Михаил Широкий - Солнечный удар

Андрей, не спуская с них глаз, напряг слух, пытаясь уловить, что говорила девушка. И даже успел разобрать несколько слов, однако в этот момент распахнулись двери и из дворца хлынула широкая и шумная людская волна, мгновенно заполнившая пространство перед входом. В этих условиях о том, чтобы подслушать ссорившуюся парочку, не могло быть и речи, и Андрей принуждён был ограничиться наблюдением.

Парень тем временем, очевидно всерьёз задетый словами подруги, не находя больше аргументов и решив действовать силой, схватил её за руку и попытался притянуть к себе. Но не тут-то было: охваченная бешенством девушка резко вырвала свою кисть и с коротким негодующим возгласом отскочила от своего распустившего руки визави. Несколько мгновений они стояли друг против друга неподвижно, дрожа от возбуждения и впившись один в одного угрюмыми, сумрачно посверкивающими взглядами.

Первым не выдержал парень. Он передёрнул плечами, тряхнул головой, вернул на своё лицо привычную нагловато-небрежную ухмылку и, бросив напоследок что-то, по всей вероятности, грубое и грязное, повернулся и неспешной, непринуждённой походкой, сунув руки в карманы и слегка покачиваясь на ходу, стал удаляться.

Девушка даже не посмотрела ему вслед. Её по-прежнему сотрясала мелкая дрожь, глаза растерянно блуждали, лицо омрачилось и чуть осунулось. Она не двигалась с места, хмурила лоб и всё озиралась кругом, будто не зная, что ей теперь делать и куда идти.

Возможно, как немедленно предположил Андрей и во что ему очень хотелось верить, между этими двумя всё было кончено. Он знал, конечно, что милые бранятся – только тешатся, но, как ему показалось, это был не тот случай. И дело было даже не в том, что незнакомка и её парень прилюдно, не стесняясь окружающих, будто не замечая никого, конфликтовали, кричали друг на друга и, казалось, готовы были схватиться врукопашную. Это бы ещё ладно, это не так страшно. Андрей сумел уловить другое, почти незаметное со стороны, но гораздо более существенное. А именно – ледяной холод в глазах у обоих, презрение, отвращение, бешенство, почти гадливость в её глазах, равнодушие, пустоту, безразличие, оживлённое лишь дежурной циничной усмешкой, – в его. Так смотрят один на другого те, кто, может быть, когда-то и любили друг друга, находились в тесных отношениях, пережили яркую и волнующую историю, но у кого всё это уже в прошлом, чувства которых остыли и иссякли, кого уже ничего не связывает, кроме разве что привычки, инерции, смутных, понемногу бледнеющих и стирающихся воспоминаний…

– Ну, так мы идём или как? – внезапно прервал его размышления мягкий грудной голос с едва уловимой капризной интонацией. – Чего ты тут встал, как вкопанный?

Вздрогнув от неожиданности, Андрей поневоле оторвал взгляд от пленившей его незнакомки, которую он буквально пожирал глазами, и перевёл его на Наташу, совершенно непредвиденно оказавшуюся рядом с ним и вперившую в него неотрывный, изучающий взор.

– К-куда идём? – ещё не придя в себя, пробормотал он первое, что пришло ему в голову.

Наташа чуть скривила пухлые, налитые, как ягоды, губки.

– Домой, куда ж ещё? Я устала. И не хочу торчать здесь на солнцепёке неизвестно для чего.

Андрей замялся. Он-то, в отличие от своей подруги, прекрасно знал, для чего он здесь торчит, и понимал, что если подчинится ей сейчас и уйдёт отсюда, то, возможно, никогда больше не увидит ту, другую, которую он узнал, да и то пока только наглядно, всего пару часов назад, однако без которой, как он всё более отчётливо чувствовал, он уже не представлял себе своей жизни. Он признавал, что это не совсем нормально, что это очень смахивает на безумие, наваждение, морок, но это было именно так. И он ничего не мог с этим поделать, это было сильнее его, он не в состоянии был – да не очень-то и хотел – сопротивляться нежданно-негаданно захватившей и понёсшей его куда-то властной, неодолимой силе.

А Наташа, стоявшая перед ним и не сводившая с него вдумчивых немигающих, казалось, всё видевших и всё понимавших глаз, сразу как-то потускнела, поблёкла, словно отодвинулась на задний план и продолжала отстраняться всё дальше. Он смотрел на неё и как будто не видел, не замечал, не чувствовал её присутствия. И её яркая, эффектная, роскошная, даже несколько избыточная красота, так восхищавшая, покорявшая, возбуждавшая его совсем недавно, казалось, ещё вчера, и производившая неизгладимое впечатление чуть ли не на всех вокруг, тоже внезапно потеряла в его глазах всякую привлекательность, значение и ценность, в мгновение ока вытесненная и подавленная другой красотой, ослепившей его, как солнечный луч, и продолжавшей, сверкая и переливаясь, стоять перед его восхищённым взглядом. Наташина же красота оказывала на него теперь совсем другое действие: она стесняла, утомляла, раздражала, казалась чужой и враждебной. Ему порой хотелось просто закрыть глаза, чтобы не видеть её больше…

– Ну, что ты молчишь-то? – опять донёсся до него, будто издалека, нетерпеливый, резавший ему слух голос. – Ты что, ошалел от жары?.. Или, может, ещё от чего-то? – неожиданно прибавила она уже совсем другим тоном и ещё проницательнее, чем прежде, вонзилась в него острым, сосредоточенным взором.

Андрей, не выдержав его, опустил глаза и промямлил что-то невнятное. После чего, по-прежнему стараясь не упустить из виду незнакомку, украдкой метнул на неё быстрый, длившийся лишь один короткий миг взгляд.

Но и этой доли секунды для Наташи было достаточно, чтобы перехватить его и заметить, на кого он был направлен. Она немедленно взглянула туда же и некоторое время внимательно, чуть прищурившись и поджав губы, смотрела на девушку, с которой последние два часа не сводил восторженных, горевших желанием глаз Андрей. Это разглядывание продолжалось всего несколько мгновений, но они показались Андрею вечностью. Он чувствовал себя как на раскалённой сковородке, его лицо густо покраснело и покрылось испариной, он не смел поднять глаз и, пока Наташа изучала соперницу, рассматривал её блестящие кремовые туфли на высокой шпильке, нежно облегавшие маленькие изящные ступни с сетью голубоватых жилок, едва различимых под гладкой матовой кожей.

Оторвав наконец взгляд от незнакомой блондинки, стоявшей неподалёку, нервно курившей и, видимо, даже не подозревавшей, объектом какого пристального внимания она стала, Наташа перевела его на Андрея и после небольшой паузы повторила, глуховато и тихо, с лёгкой запинкой, как-то неуверенно, свой первоначальный вопрос:

– Так ты идёшь… или как?

На этот раз он не нашёл в себе сил ответить. Или, вернее, он не знал, что ответить ей. Сказать прямо и откровенно, выложить всё начистоту, признаться в том, что он думал и чувствовал в эту минуту, – нет, к этому он был ещё не готов. Да и нужных слов, скорее всего, не нашёл бы. Слишком уж смутны, путаны, расплывчаты и хаотичны были в тот момент его ощущения. Он сам не мог пока разобраться в их бурном, бешено крутившемся вихре, он едва-едва продирался сквозь их беспорядочное, бессвязное нагромождение и не представлял, понятия не имел, к чему в конце концов всё это приведёт, каков будет итог этого неслыханного, небывалого смятения чувств, равного которому, как представлялось ему, не было ещё в его жизни.