Вероника Горбачева - Когда возвращается радуга. Книга 2

А потом оказалось, что умирают даже Светлые.

Значит, Госпожу, ставшую вдовой, нужно оберегать ещё сильнее.

Зачем, зачем ей понадобилось уезжать? Да ещё за море, да ещё, наверняка, навсегда… Да ещё без него: ты, мол, маленький… Остаёшься под приглядом Айлин-ханум, а потом пойдёшь в школу, ведь ты теперь не раб, а вольный, можешь стать учёным или ещё кем-нибудь… Умом-то отрок всё понимал, а вот сердце бунтовало. И теперь оно, вступив в коварный сговор с уже далеко не пустой головой, взяло верх над Назаром. Приказало ему следить за сборами наследства эфенди, сопровождать лари и ящики до самого корабля, следить за погрузкой – якобы, чтобы затем подтвердить Ирис-ханум, что сокровища её мужа перевозятся с соблюдением всех предосторожностей. Голова высматривала укромные местечки в трюме, а сердце подсказывало, что вон там, в уже заставленном углу, есть место между ящиками, куда можно натаскать в несколько приёмов запасы еды и воды, а потом втиснуться самому, перед отплытием. За день до отхода, говорят, на кораблях затевается такая суматоха и бесконечные проверки того-сего, что никто и не заметит, как примелькавшийся всем парень в очередной раз сунется в грузовой отсек, да так из него и не выйдет.

Ну, не хотел он оставаться в этой стране, не хотел!

…Или просто желал быть рядом с Госпожой. Вот что.

За три года сытого жития в доме Аслан-бея Назар изрядно раздобрел, как ему самому казалось. Рёбра уже не торчали, скулы не выпирали, руки-ноги обросли мышцами – недаром Али заставлял приседать с мешками на плечах, наполненными песком, и гонял каждое утро с деревянным мечом! Но сейчас тело привычно включилось в полуголодный режим. Ибо съестного, украдкой добытого на хозяйской кухне, хватило бы дней на семь-десять, а сколько продлится плавание – кто его знает. Малец собирался явиться к Госпоже и покаяться на третий-четвёртый день пути, не раньше, не высадят же его никуда в открытом море! Но уже в первую же ночь, решив тишком выбраться на палубу и осмотреться, не сумел приподнять крышку люка – и понял, что заперт. Приходилось терпеть. Ждать. И оборонять свои скудные припасы от корабельных крыс.

Через три дня у него не осталось свечей, а масло в лампе закончилось. За это время он успел «обжиться», запомнить стратегически нужные места – особенно место для сна, поверх целого ряда сундуков, обитых гладкой от краски пробкой. Должно быть, краска была непростая: крысам не нравился её запах, а потому – Назар спал спокойно. Ещё через четыре дня он готов был завыть от тоски и безделья, и совсем уже решился себя обнаружить при первом удобном случае: услышит, что возле люка кто-то проходит – сразу заорёт и сдастся, пусть делают с ним, что хотят, не убьют же, в конце концов.

А потом, на восьмой день, корабль вдруг стало раскачивать совсем не так, как раньше, и с каждым часом всё сильнее. Назар слушал, как в темноте скрипят от натуги крепёжные тросы, трутся о деревянные поверхности ящиков верёвки, скрежещут в скобах железные крюки, и понимал, что если хоть один из тросов не выдержит тяжести, либо очередного толчка в борт – вся эта махина размелет его в кашу из мяса и костей. Нет, сперва сломает трап, на самой верхотуре которого, упершись головой в люк, он сидел, как петух на насесте. А потом размажет…

И вот теперь ему стало страшно, как никогда.

Казалось, он сидит тут целую вечность, судорожно цепляясь за поручни, стараясь не слететь при очередном крене вправо, влево… Куда-то подевалась вся недолгая жизнь: мир сократился до нескольких деревянных ступеней с жёсткими рёбрами, и кокона темноты, в которой всё громче и злораднее скрипела, стонала и подбиралась ближе незримая Смерть. И когда в этот угрожающий шелест неожиданно пробились людские голоса – он поначалу не поверил. Мало ли что со страху почудится.

И когда распахнулся люк – зажмурился от ослепительного, как показалось, света и кулем свалился вниз, к подножию трапа. Голоса слились в один сплошной гул. Его выволокли наружу, полуослепшего, полуоглохшего, надавали затрещин… Удивительно действенное средство для оживления полупокойников! И поставили перед взбешённым капитаном.

Джафара-агу легко можно было понять. От ударов волн, в Средиземном море куда более крутых, чем в Атлантике, «Солнцеликий» трещал по швам. Ценный груз, репутация капитана, жизни – его, команды, прекрасной пассажирки – висели на волоске. А тут… как какой-то шайтан, выскакивает из грузового люка очумелый мальчишка…

– Это парень госпожи, – услышал он неожиданное. И не сразу понял.

– Что? Чей? Кто?

– Я говорю, что этот паршивец – слуга Ирис-ханум, капитан. – Только сейчас Джафар-паша сообразил, что к нему обращается чернокожий Али. – Ишь, не захотел оставаться дома, увязался с нами.… Позвольте, капитан, я его выпорю. После того, как всё закончится. А пока – поставлю к помпам, он только с виду хлипкий, но жилистый, долго потянет.

«К помпам…»

Не время творить расправу. Каждый человек пригодится, даже этот жалкий трюмный крысёныш.

– Приставь, живо. Потом спустишь с него шкуру и доложишь, – рубанул капитан, позабыв, что Али взят в команду только временно.

И тут затрещала под очередным шквалистым порывом ветра мачта – и стало не до сопляка, взявшегося невесть откуда.

Назар пыхтел над рычагом помпы вместе с десятком дюжих матросов, откачивая воду из очередного трюма. Ладони дымились от натираемых мозолей, всё тело ломило, его, лёгкого как пёрышко, по-прежнему мотало качкой из стороны в сторону, и даже хорошо, что рядом был тяжёлый насос, за который можно было держаться. Ничего, пусть выпорют, у него спина крепкая, главное – он теперь не один. И Али здесь, и добрая Ирис-ханум… Пусть ругается, он отслужит, отработает. Спина заживёт.

А Франкия и Госпожа останутся.

***

Нет-нет, голова уже не шла кругом от свалившихся разом дел, не то, что при сборах в дорогу… Ирис просто не успела понять и порадоваться тому, что её задумка удалась. Ещё недавно она, съёжившись и дрожа от холода, вытирала слёзы, сидя на полу – до того было жалко пропавшие зря безделушки – и вдруг понимает, что вокруг тихо, спокойно, почти как раньше, в штиль, и пол под ногами не пляшет, и через хлопающий створкой иллюминатор в каюту пробивается солнце. Только шумов снаружи больше обычного: помимо команд и топота матросов слышны какие-то нервные окрики, и звуки, будто волоком тащат что-то тяжёлое. Потом – стук топоров, визжание пил…

Потом забежал Бомарше с полубезумными глазами, налетел на «крестницу», закутал, мокрую, в одеяло, сдёрнутое с постели, зачастил, что всё хорошо, не надо больше бояться, буря закончилось, и теперь остаётся навести порядок, подлечить раненых, проверить, все ли целы в караване – и идти себе дальше, до самых берегов родной Франкии… Пусть крошка Ирис поскучает ещё немного в одиночестве, а ещё лучше – заглянет в дорожные закрома, не найдётся ли у неё обезболивающих и кровоостанавливающих средств, потому что у судового лекаря, Серхата ибн Селима, они, конечно, есть, но то, что заготовлено её собственными ручками, намного действенней. А он никому не проговорится, что это эликсиры его маленькой Кекем, пусть думают, что от самого Аслан-бея остались в запасе…