Елизавета Дворецкая - Сокол Ясный

– Принесли?

– Волчья Мать принесла. Ты была почти новорожденной. Но у тебя уже было имя. Не знаю, она ли твоя мать… может, и она. Но не я. Она оставила тебя мне и велела найти хороший дом. Сильный род с честными предками. Почему, зачем – я ничего не ведаю.

Волчья Мать… Младина уже знала, что это женщина, но вспомнилась ей та белая волчица, что привела ее сюда. И слово «принесла» она поняла в смысле «родила»; в воображении встал розовый человеческий младенец в волчье норе среди копошащихся щенят.

– Я сказала Заломичам твое имя – Младина. Они тебе его и оставили, а могли бы по-своему назвать. Я бы тогда и не знала, которая из их девок – ты.

– Я знаю, почему такое имя… – прошептала Младина. Способность к удивлению и потрясению ее уже покинула, а в то, что Угляна ей вовсе не мать, она поверила быстрее. – Я, когда к тебе сюда шла весной, встретила в поле женщину… Она была как белая лебедь! И она сказал, что проклятие на моей матери лежало и на меня должно было перейти, а еще что вещая вила, дева будущего, – сестра моя и потому защищать будет. Я тогда еще все дивилась: как вещая вила может быть мне сестрой? Какие у вещих вил родичи?

– Мать Волков мне ничего о роде твоем не сказала.

– Так выходит, она одна и знает, чья же я?

– Выходит, так.

– А ты знаешь, где ее найти?

Угляна ответила не сразу, потом все же кивнула:

– Найдем, коли понадобится. Но… ты сперва подумай как следует. Мне Мать Волков не говорила, что ты должна, как вырастешь, ее искать. А тебе та белая лебедь не сказала ничего такого?

Младина покачала головой.

– Вот видишь? Понадобишься – она сама тебя найдет. – Угляна развела руками. – Ну, что ж, оставайся. Не выгоню же. Может, и правда станешь мне дочкой, я тебе все мои премудрости передам.

Но Младина видела, что Угляна не испытывает радости от мысли обзавестись дочкой и предлагает ей это не из желания иметь хоть какую родню рядом, а просто потому, что не может оставить без поддержки девушку, которую ей поручила сама Волчья Мать.

– Спасибо, что не гонишь. – Младина встала и поклонилась. – Все равно мне идти некуда. Буду тебе дочкой…

– А там, глядишь, она еще вспомнит по тебя, – вслух окончила Угляна то, о чем Младина лишь робко подумала.

– И осталась я без жениха… – в тоске пробормотала Младина, приподняв кончик пояса.

Как она радовалась, когда Угляна повязала ей этот пояс, дававший звание невесты! Теперь понятно, почему он совсем не такой, как у прочих заломовских девок!

– Вот этот пояс при тебе и был, – кивнула Угляна, проследив за движением ее руки. – Как она принесла тебя, ты была в пеленках, в волчьей шкурке, а поясом сплошь обмотана.

Младина широко раскрыла глаза и невольно так вцепилась в конец пояса обеими руками, будто боялась, что он сейчас вырвется и ускользнет, вильнув бахромчатым хвостиком. Так этот пояс – ее настоящего рода! Не Заломичей и не Глуховичей, а дар настоящей родной матери! Никому не ведомой матери…

Она вглядывалась в уже знакомый красно-синий узор, будто пыталась разглядеть там все то, что так сильно хотела знать. И стало чуть легче – все же появилась хоть какая-то связь с настоящим родом, с истинными предками… с истинной собой. Пояс казался залогом того, что настоящая мать когда-нибудь за ней вернется – ведь значит, она, даже отдавая дочь в чужие люди, не собиралась отказываться от нее совсем, стремилась сохранить за девочкой право родства.

– А жених… Ты ведь говорила тогда, что тебе сама Марена обещала жениха?

Младина посмотрела на берестяную коробочку на поясе, открыла ее, опустила внутрь пальцы. Кожу пощекотало – соколиное перо по-прежнему лежало там. И ведь… у нее же было два жениха! Данемил, о котором знали все, и Хорт, о котором знала только она и считала сновиденьем. Данемила она потеряла. Но не значит ли это, что судьба предназначила ее другому – Хорту?

И от этой мысли ей вдруг сделалось так отрадно, словно свежим ветром повеялов душу. А все прошедшее стало казаться не такой уж высокой платой за счастье обрести свою истинную судьбу.

Лечь Младине в эту ночь удалось не сразу: Угляна не имела обыкновения оставлять гостей ночевать, поэтому место, где спать, у нее было только одно. Вдвоем они долго разгребали всякий хлам на скамье, где Угляна потом ей постелила. У Младины собой не было ничего, только гребешок на поясе; Угляна бормотала, что Младине надо будет на днях сходить в Залом-городок, чтобы отец – так она все еще называла Путима – привез ей все «приданое». Младина не возражала, но всей душой надеялась, что отец… то есть Путим, догадается это сделать и сам. Навещать сейчас прежнее гнездо казалось слишком тяжелым испытанием. Как она взглянет на избы, на прежде родных людей, зная, что непоправимо от них оторвана? Даже ссоры с Веснавкой казались теперь пустячными, смешными. Всякая девушка отрывается от родного корня, когда выходит замуж, но взамен она обретает новый род, в котором и сама укореняется со временем, рожая детей. А она, Младина, что получила взамен? Навей да игрецов… Все девы переходят реку и обретают другой берег, а ее унесло на льдине – куда? На тот свет, куда стремятся все земные реки…

Наступающей ночи она тоже ждала с тоской, думая, что заснуть не сможет. Угляна тоже это понимала и потому напоила ее отваром сон-травы. И то ли сон-трава помогла, то ли усталость, которой Младина за своими тревогами сама не осознавала, но она помнила только, как опускала голову на свою свернутую поневу, служившую подушкой, и укрывалась свиткой. А дальше… Дальше началось что-то совсем другое.

…Она стояла в глухой темноте перед какой-то дверью и знала, что ей нужно войти. Было чувство отрады, удовлетворения, будто она одолела долгий путь и наконец достигла цели. Младина тихонько потянула за изогнутый сук и отворила дверь. Внутри было почти темно – стояла ночь, – но впереди горел огонек. Изба была просторная, хоть круги води, и в ней угадывалось присутствие множества людей. За занавеской кто-то похрапывал, сопели спящие на полатях и лавках. Но она знала, куда ей идти, и ее толкало вперед нетерпеливое чувство радостного ожидания.

Младина переступила порог, с легким скрипом закрыла за собой дверь и шагнула в избу. Тихонько простонали половицы, от ветерка ее движения огненная бабочка впереди взмахнула крылышками, будто норовила улететь. В ее слабом свете был виден длинный стол, покрытый красивой вышитой скатертью. Что-то заблестело, Младина присмотрелась: скатерть по краю была обшита красным шелком с золотой нитью. Да и сам огонек горел не на конце лучины, а в красивом светильнике из бронзы. В изумлении она огляделась и поразилась еще больше. Глаза привыкли к тьме, и она теперь видела, что попала в сказочно богатый дом. У стен стояли резные лари, один на другом, покрытые ткаными покрышками; блюда, миски, кринки на столе были из серебра, с чеканными крылатыми зверями, из ярко расписанной глины. У Заломичей было одно такое блюдо из греческой земли, так его ставили на стол только по самым большим празднествам. А здесь их был десяток! На краю стола виднелось еще одно блюдо из узорного серебра, покрытое «дедовым» полотенцем, со множеством разбросанных вокруг ложек. Да здесь сегодня празднуются Осенние Деды, сообразила Младина. Она огляделась, но никого из призрачных гостей не увидела. Ложки разбросаны – значит, предки хозяев уже поели и ушли.