Татьяна Корсакова - Девушка с серебряной кровью

Про обед Федор забыл, так увлекся работой. Хотел интересную задачку, вот и получил. Огромные куранты – это тебе не маленькие каминные часы. Масштаб не тот, да и механизмы устроены иначе, если верить прилагающимся чертежам. Он как раз и разбирался с чертежами, когда на площадку взобрался вихрастый мальчонка.

– Анфиса вас есть кличет, – произнес парень скороговоркой и добавил: – Она не любит, когда опаздывают.

Спускаться с небес на землю не хотелось, можно было перекусить тем, что дала с собой Евдокия, но здравый смысл подсказывал, что обижать неизвестную Анфису не стоит.

В людскую Федор прошел вслед за мальчонкой, по пути ополоснув лицо и руки. Не успел сесть за стол, как появилась та самая Анфиса с подносом еды. Кухарка была пышнотела, румяна, и, хоть старалась выглядеть строгой, получалось у нее это не очень хорошо, на пухлых щеках то и дело появлялись ямочки от старательно сдерживаемой улыбки.

– Август Адамович велел покормить. – Она принялась сгружать с подноса тарелки, от которых шел упоительно вкусный дух. В животе у Федора тут же заурчало, и Анфиса не сдержалась, улыбнулась. – С барского стола еда, – сказала с гордостью. – Ты теперь Августа Адамовича помощник, он сказал еды не жалеть.

Будь Федор чуть менее голоден, он бы непременно поддержал беседу, но сейчас все его мысли сосредоточились на еде и на оставленных в башне чертежах. Поэтому ел он молча и быстро, а на любопытные взгляды Анфисы старался не обращать внимания. Возможно, именно поэтому его благодарность она приняла очень сдержанно. Надо было похвалить еду с барского стола. И он похвалил:

– Очень вкусно. Сто лет такого не ел, – сказал Федор как можно более прочувствованно, а Анфиса вдруг расхохоталась.

– Да ты в жизни такого не ел, – произнесла она, вытирая выступившие от смеха слезы. – И не попробовал бы, кабы не Август Адамович.

О Берге она говорила с придыханием и вздыхала мечтательно. Это наводило на размышления. Оказывается, кое-кому невыносимый гений может даже нравиться.

После обеда Федор вернулся в башню к своей головоломке. Разгадка ее стала для него делом первоочередной важности. Его бы воля, он бы и ночевать остался в башне, чтобы не тратить на дорогу драгоценное время. Но вечером явился Август. Подкрался мягко, на кошачьих лапах, так, что Федор даже не сразу заметил его присутствие. А раньше, помнится, ступал как слон.

– Ну-с, как идет работа? – спросил Август, усаживаясь на один из многочисленных ящиков. – Есть подвижки?

– Будут, – пообещал Федор, аккуратно складывая чертежи.

– А ты самоуверенный. Это хорошо. Спускайся, Митяй тебя домой отвезет.

– Можно я это с собой возьму? – Федор кивнул на чертежи. – Ночью попытаюсь разобраться.

– Ночью надобно спать. Или предаваться телесным утехам с какой-нибудь хорошенькой барышней. – Берг усмехнулся и тут же добавил уже серьезным тоном: – Но если у тебя вот тут, – он постучал себя пальцем по виску, – зудит, тогда бери. Только смотри, верни все в целости и сохранности.

Сказал и принялся спускаться по лестнице шумно и с медвежьим сопением. Федор двинулся следом. Внизу уже ждал Митяй, тот самый вихрастый мальчонка. Он нетерпеливо ерзал на козлах небольшой брички и вид при этом имел очень важный.

До дома домчались быстро. Куда быстрее, чем на Семеновой телеге.

– Завтрева я за вами заеду, – сказал Митяй на прощание и, по-разбойничьи свистнув, легонько стегнул вожжами и без того резвого жеребчика. Бричка скрылась в клубах пыли, Федор еще немного постоял на улице, а потом тихонько отворил калитку.

Той ночью Федор спал мало. Сначала разбирался с чертежами, а когда уснул, пришла Айви, и он долго и очень обстоятельно рассказывал ей о часовой башне, о механизмах, фигурах и Августе Берге. Айви нравилось его слушать, и от этого сердце наполнялось радостью. Наверное, из-за радости он проснулся бодрым и полным сил, хоть и проспал всего несколько часов.

О работе и Августе его расспрашивала не только Айви, но и Евдокия. Сначала вечером, а потом и утром за завтраком. Евдокии не нравился Август и не нравилась увлеченность Федора новой работой.

– Лучше бы тебе отказаться, – сказала она, убирая со стола. – Что тебе делать под началом этого блаженного?

Федор знал, что ему делать, но знал он и то, что Евдокию не переубедить, поэтому спросил:

– Разве Кутасову можно отказать?

Он уже давно понял, что Кутасов в здешних краях всему хозяин, что спорить с ним решится разве что Август Берг. Евдокия это тоже понимала, поэтому ничего не сказала, лишь раздраженно махнула рукой, а потом торопливо перекрестила, то ли защищая от чего-то неведомого, то ли благословляя.

Зря она волновалась, под началом Августа Берга Федору работалось легко, а когда он наконец разобрался с механизмом, стало и вовсе замечательно. Нет, Август не признал в нем равного, но относился не в пример лучше, чем к остальным. Иногда Федору казалось, что даже лучше, чем к Кутасову.

Кутасова с Бергом связывали странные отношения. Иногда Федору казалось, что Берг ходит по самому краю, что рано или поздно чаша кутасовского терпения переполнится, дерзость и заносчивость столкнут Августа в пропасть. Но надо отдать архитектору должное, балансировал он очень умело и никогда не переступал невидимую черту, отделяющую милую творческую придурь от настоящего самодурства. Несмотря ни на что, Август был не только талантлив, но и весьма неглуп, благодетеля своего он понимал как никто другой, знал, где дозволена дерзость, а где лучше промолчать и смириться.

Имелось и еще одно обстоятельство, еще одна козырная карта в рукаве Августа Берга. Он пришелся по сердцу Марии Саввишне, единственной дочери Кутасова. А отказать любимой кровиночке Кутасов не мог ни в чем. За все то время, что Федор провел в усадьбе, Мари, так называл дочь Савва Сидорович, он видел лишь несколько раз. Однажды она сама поднялась на смотровую площадку часовой башни, чтобы поболтать с Августом. Присутствие Федора девушка, кажется, даже не заметила. Была у нее такая удивительная способность – видеть только то, что было ей интересно. Федор, по всей вероятности, ее не заинтересовал, зато получил возможность как следует разглядеть единственную наследницу кутасовских миллионов.

Мари сочетала в себе все те черты, которые юную девицу совсем не красят. Она, безусловно, была умна, но ум этот оказался по-мужски жесткий, а скверностью характера она могла заткнуть за пояс самого Берга. От Анфисы Федор знал, что ужиться с Мари не может ни одна гувернантка, не говоря уже о горничных. Еще она была некрасива. Есть девушки некрасивые, но миловидные или же компенсирующие внешнюю непривлекательность мягкостью и добротой. Некрасивость Мари являлась абсолютной, и дурной характер лишь подчеркивал это. Или из-за некрасивости испортился и характер? Федор не знал и знать не желал. Его вполне устраивало, что Мари не обращает на него внимания. Инстинкт подсказывал ему, что попасть в немилость к кутасовской дочери проще простого. А немилость у дочери означала немилость у отца. И тогда прощай, интересная работа, здравствуй, ремонтная мастерская.