Татьяна Корсакова - Девушка с серебряной кровью

– Не будем ни спешить, ни скупиться, Евдокия. – Аким Петрович улыбался, но Федора все равно не оставляло чувство, что старика что-то тревожит. Желтоглазый? Или то, что он, Федор, гол как сокол, что от титула и состояния не осталось даже воспоминания. Но есть еще сундук, который спрятал отец Айви. И Федор знал, где этот сундук следует искать. Значит, не в деньгах дело?

Недобрые мысли Федор гнал от себя прочь. Когда ты молод, влюблен и счастлив, легко не думать о плохом. И с Августом они помирились. Оказавшись в Чернокаменске, вдали от высокосветской суеты, Берг остепенился, если и пил, то весьма умеренно. Снова занялся своими прожектами, засел за чертежи. Новость о грядущей свадьбе он воспринял с невероятным энтузиазмом и с тем же энтузиазмом принялся уверять Акима Петровича, что на острове непременно нужно построить павильон в греческом стиле, чтобы в его сени, вдыхая ароматы роз, гости могли любоваться озером. Но идея с павильоном потерпела фиаско, так и не успев сформироваться в проект. На острове для него не нашлось подходящего строительного материла, розы в их краях не росли, а гостей, приглашенных на свадьбу, можно было пересчитать по пальцам одной руки. Тогда Август решил ограничиться малым – свадебной ладьей. Он даже нарисовал ее. На бумаге ладья выглядела красиво, но Аким Петрович тут же поинтересовался, насколько глубоки у Берга познания в судостроении, на что тот ответил, что познаний у него нет, но на примете есть отличный мастер.

Свадебная ладья была в равной мере красива и бесполезна. Федор уже собрался было об этом сказать, но Августа неожиданно поддержала Евдокия.

– Пусть его, – сказала, поправляя платок. – Не в рыбацкой же лодке молодым до острова добираться. А ладью потом можно на дрова пустить.

От возмущения архитектор потерял дар речи. Никто еще не обращался с его идеями так пренебрежительно. Ладью на дрова!

Неизвестно, чем бы все закончилось, если бы не Аким Петрович.

– Ладья так ладья, – сказал он примирительно. – Только, Август Адамович, ты уж сильно не усердствуй. Народ у нас простой, изящным наукам не обучен.

– Так прививать нужно народу чувство прекрасного! – проворчал Берг и бросил полный негодования взгляд на Евдокию. – А то некоторые у нас тут…

Они так и не узнали, что Берг хотел сказать. Евдокия посмотрела на Августа тем своим особенным взглядом, от которого он сначала замолчал, а потом зашелся кашлем и посинел.

– Некоторые башен понастроили где ни попадя без всякого толку, а рассуждают о прекрасном, – сказала она веско и отвернулась.

А Август потом еще долго кашлял и задыхался, и даже шепнул Федору на ухо, что Евдокия, по всей видимости, ведьма. Но в голосе его не было настоящей, глубокой обиды – только лишь веселая злость. И Федор понял, что пикировка не причиняет вреда ни одной из противостоящих сторон. Мало того, он вдруг задумался, а есть ли противостояние на самом деле?

Весна, которая все медлила и обходила Чернокаменск стороной, очнулась в начале мая. И вместе с ней очнулась, кажется, сама земля – зацвела, задышала. Стражевой Камень сбросил остатки снежного покрова, устремился верхушками сосен к синему небу. А Айви вдруг затосковала. Это была особая, почти прозрачная тоска, едва заметная за улыбками и влюбленными взглядами, но она существовала, и Федор никак не мог понять ее причину, а спросить прямо стеснялся. Быть может, девушкам свойственно грустить перед свадьбой. Быть может, это часть какого-то особенного девичьего ритуала и после венчания все пройдет.

Желтоглазый вел себя тихо, лишь зрачки его в глубине пещеры горели злым огнем. Но в своих снах Федор научился не обращать на него внимания, думать и видеть только Айви. И озеро, казалось, уснуло. С тех пор как сошел лед, в темных водах не сгинул ни один человек. Наверное, это был хороший знак. Федору хотелось так думать.

В середине мая в Чернокаменск вернулся Злотников, и загрустившая было Мари враз ожила и повеселела, и полюбила конные прогулки в одиночестве. После визита в Пермь Кутасов решил вплотную заняться модернизацией завода. На заводе он теперь и пропадал днями и ночами, в то время как Мари была предоставлена сама себе и, надо полагать, Злотникову.

В Чернокаменске Злотников попытался возобновить оборвавшееся после отъезда из Перми знакомство, но Федору удавалось находить предлоги, чтобы с ним не встречаться. Он и в самом деле был очень занят. Дни проводил в ремонтной мастерской. В связи с затеянной Кутасовым модернизацией на заводе заметно прибавилось работы, и Семен принял его обратно с распростертыми объятиями, как родного. Федор работал много и старательно, но каждую свободную минуту проводил с Айви на острове. Со Злотниковым время от времени виделся Август, но и его дружеские чувства заметно поостыли. Федор начал замечать, что Берг захаживает к Евдокии. И это было вдвойне удивительно, потому что на людях эти двое вели себя как кошка с собакой. Представить, о чем они могут беседовать наедине, Федор даже не пытался, но уже не единожды замечал, как Август после визита к Евдокии преображается до такой степени, что от избытка чувств начинает что-то тихо напевать себе под нос. А Евдокия сменила платок с черного на бордовый в цветочек и не надвигала его теперь так низко, как раньше. Она даже двигаться стала иначе, все так же споро, но с какой-то кошачьей грацией. В который уже раз Федор подумал, что внешность обманчива и что на самом деле Евдокия еще довольно молода и весьма привлекательна.

Перемены, случившиеся с Августом, заметил не только Федор, но и Анфиса. И однажды он стал свидетелем очень некрасивой сцены. Анфиса плакала и кричала, то умоляла Августа одуматься, то бралась угрожать, а он молчал, слушал, не пытался оправдываться и лишь, когда Анфиса дурно отозвалась о Евдокии, неожиданно рявкнул:

– Довольно! Замолчи и убирайся! – В этот момент его высокий, почти женский голос сделался мужественным и сиплым от гнева. – А если ты про Евдокию Тихоновну скажешь еще хоть одно дурное слово, отправишься обратно в деревню. Я об этом позабочусь.

– Пожалеете. – Голос Анфисы упал до змеиного шепота. – Ох, пожалеете, Август Адамович. Да только поздно будет.

В этот момент Федор искренне посочувствовал Бергу. Хуже ревнивой женщины может оказаться только обиженная ревнивая женщина. А Анфиса была обижена. От аппетитной пышки не осталось и следа, ее место заняла разгневанная фурия. Видно, те отношения, которые легкомысленный Август считал всего лишь необременительным дополнением к скучной провинциальной жизни, Анфисе виделись куда как серьезнее. Она надеялась и строила планы, которые в одночасье рухнули из-за Евдокии. Вот только чем кухарка могла навредить Августу с его и без того изрядно подмоченной репутацией? Ничем!