В Бирюк - Стриптиз

Ещё: у покойного Пичая была репутация удачливого полководца, а у самого Вечкензы — лихого наездника.

«Яблоко от яблони — недалеко падает» — много-народная мудрость. Предполагается, что и в части генштабистской деятельности «падалица» — там же.

Желание вернуть своё и приобрести чужое, вызвало в довольно миролюбивом народе волну военного энтузиазма. Тем более, что сначала речь шла о мальчишеской выходке: набеге молодёжи на соседей.

В каждом доме есть такие… искатели приключений. Бездельники. «Герои насчёт поговорить». Мои игры с марийско-эрзянской экзогамией добавляли этой категории населения — числа и возбуждённости.

«В семье не без урода» — русская народная мудрость.

Патриархальная семья — очень большая. Соответственно, «уродов»…

Общенародный поход, «консолидация нации» годами проповедовался, готовился Пичаем. Теперь на эту почву «идейно-психиатрического единства» наложилась «экономическая необходимость». И — «молодые лица».

Похоже на историю царя Филиппа и его сына Александра Македонского. Папа строил, готовил, объединял. Но…

«— Посмотрите на моего отца! Он собирается переправиться с войском через Геллеспонт. А сам не может перелезть с одного ложа на другое!».

Сынок с приятелями пошёл «сливки снимать». Включая пытки и казнь Филоты, убийство его семидесятилетнего отца — Пармениона.

В руках Пармениона были войска и царская казна. А главное: авторитет успешного полководца при трёх поколениях македонских царей. За что ветерана и зарезали.

Мне это очевидно. Но здесь не читали Плутарха. И боевые сподвижники и соратники Пичая поддерживают его сына и наследника Вечкензу.

Мудрые главы семей кушали очередного медведя, пели «медвежьи» песни и долго, многословно обсуждали — кого пойдём грабить. В смысле: в героический поход.

Если бы в том городке над Тешой сидел Пичай — вопросов бы не было:

— Пойдём русских резать!

И пошёл бы мой Всеволжск дымом… Но Пичай тихонько гнил на родовом кладбище. А у нового инязора Вечкензы были свои планы. Точнее — мои.

За неделю до того, как мы отправили Вечкензу к его отцу, я как-то заскочил в их, с Самородом, опочивальню.

Весёлый смех затих с моим появлением. Самород подгонял обувь для предстоящего путешествия и рассказывал парню смешные истории. Увидев меня, его подопечный, как и положено обученному рабу, «пал на лицо своё», принял надлежащую позу и издал соответствующие звуки.

— У тебя уже хорошо получается, Вечкенза.

— Я старюсь, мой господин. Моё желание — служить господину, Воеводе Всеволжскому.

— Это — твоё первое желание. И оно исполняется. Ты хотел отправиться к отцу? Твоё второе желание исполнится через неделю. У тебя было и третье желание. Помнишь?

Сколько не били его за эти месяцы, но «удержать лицо» он не смог. Ярость, ненависть, злоба…

— Я хочу отомстить кипчакам! Которые меня украли. Которые меня… мне… мною…

Он стоял на полу в позе покорности, боясь пошевелиться, только провожая меня нервным взглядом через плечо. Снова ожидая чуда, как при новости о выкупном соглашении. На лавке у стены Самород отложил сапог с пришиваемым ушком и тоже внимательно уставился на меня.

Как выразился Энди Такер: «если поставить филантропию на коммерческую ногу, она даёт очень неплохой барыш».

«Филантропия… такое искусство, которое оказывает благодеяние не только берущему, но и дающему».

Понятно, что у меня тут филантропия с «рыбной» спецификой. Нашей, исконно-посконной.

А, может, и я на что сгожусь?

«Приплыла к нему рыбка, спросила…».

Амплуа — «золотая рыбка», исполнение желаний пациентов — очень прибыльное занятие. Помимо приятности, пристойности и благорастворимости. Одно ограничение: клиент должен желать «правильное».

«К чему управлять людьми тому, кто может управлять их желаниями».

Третье желание парень озвучил — поработаем в образе премудрой селёдки.

Я уселся напротив и принялся размышлять вслух:

— Твои обидчики — кош Куджи, его «волчата». Они ходят в орде Башкорда. Можно потребовать от хана их выдачи.

Мои собеседники напряжённо переглянулись между собой.

— Не, воевода, худо ты придумал. Ежели требовать от хана выдачи его человека — нужно объяснять. Доказывать да показывать.

Мы с Самородом внимательно посмотрели на выпирающую кверху заднюю часть Вечкензы. У медведя — самая вкусная часть, отделяется на угощение женщинам. А как оно кипчакам?

— И шо ви хочите мне предъявить? Какие ваши доказательства?

— А вот.

И объективная улика отработано спускает штаны.

«Лёгким движением руки брюки превращаются в…» — в неопровержимое, процессуально корректное свидетельство.

Вечкенза представил картинку… судопроизводства. Резко смутился. И снова уставился на меня с ещё более сильной надеждой. Тем временем, озвучиваемые предложения Саморода — им же самим и опровергались:

— А ежели, к примеру, самим туды слазить… И всех тех поганых порезать… Ведь учуют же, собаки шелудивые! Ведь углядят-то! Хан следом явится, воевать зачнёт…

— Забавно. Ему (кивок в сторону Вечкензы) — нужна месть. А какая ж месть, если кыпчаки сами, войском сильным да многолюдным, в Эрзянь Мастор придут? Это уже не радость отмщения, а горечь разгрома будет.

— Мы будем биться! Мы не сдадимся! Эрзя умрут, но не отступят!

Мда… тянет на нац. героя.

— Самород, где у тебя корчажка с маслицем? Дай нашему… полудевку. Давай, Вечкенза, спусти штанишки да смажь дырочку. Ты так жарко, так страстно рассуждаешь о геройской гибели твоего народа. «И как один умрут в борьбе за это». Ты своё «это» — смажь и растяни чуток. Для большей приятности. И постоянной готовности.

Вечкенза, оборванный мною в момент высокого духовного подъёма, пафосности и патриотизма, в процессе представления единовременной массовой геройской смерти своих соплеменников во имя спасания нац. чести, несколько растерялся от конкретизации выражающей эту «честь» анатомической подробности.

Губы его задрожали от едва сдерживаемых слёз. Он умоляюще уставился на своего старшего товарища, любовника и защитника — на Саморода. Тот кивнул, подтверждая обязательность исполнения приказа хозяина, парнишка послушно развернулся к стене и приступил к стадии подготовки. Вдруг сегодня господин снизойдёт… попробовать? Надо ж соответствовать! Ублажнуть по высшему разряду!

Но Самород, хоть и сунул маслёнку парню, упорно гнул свою линию:

— А как же-то? Ежели тех, ну… вырезать. А другие узнают да прискочут… Кыпчаки-то конные, быстрые. А мордва-то пешая, шагом ходит. В чистом поле им-то и вовсе смерть. Строя не держат, щитов больших не носят, сильных луков не знают. Степняки-то поганые… наших-то поганых… издалека стрелами истыкают, а как толпа-то смерти не выдержит, да побежит — рубить с коней зачнут. Аки зайцев степных. Смертоубийство одно, бестолку.