Марина Туровская - Ниночка

Она перекрестилась, еще несколько секунд посмотрела в облака и перевела взгляд на землю. Еще несколько раз стукнув по колесу, Нина встала и потащила за собой коляску. Скрип от нее заглушал пение птиц и цикад. Ребенок довольно жмурился под широкой панамой и, выкинув первую сушку, засунул в рот с молочными зубами следующую.

Нина буквально затащила коляску во двор бабушкиного дома. Огород в этом году был засажен только наполовину, зато разноцветными букетами повсюду пестрели полевые цветы и сорняки. Особенно густо разрослась аптечная ромашка.

Мать вышла на крыльцо старой избы, нагнулась несколько раз в стороны, разминая поясницу. На ней был надет когда-то выходной костюм, турецкого производства. Темно-пестрый, штапельный, немнущийся – то, что надо.

Анна с улыбкой рассматривала дочь и внука.

– Вы че так долго?

– Мама, это не коляска, это недоразумение какое-то. – Нина показала руки, испачканные в машинном масле. – Я ее на себе везла.

– Ну, скажешь тоже. – Мать поправила русые волосы с проступающей сединой. – Коляской всего-то шесть человек до тебя пользовались. Проходи в дом.

Отгородив себя от крыльца коляской, Нина упрямо забубнила:

– Не пойду. Не пой-ду.

Мать перестала улыбаться, спустилась с крыльца. Не глядя на дочь, раздражаясь от ее упрямства, заворчала, поправляя на внуке панамку:

– Чего это «не пойду»? Не слушай ты соседей, предрассудки все это. Раз уж пришла, заходи. Бабка тебя с Сашкой который день ждет – помереть не может.

Сдерживая забурлившую злость, Нина старалась не повышать голоса и говорила сквозь зубы:

– Мама, я сюда по жаре тащилась, чтобы она правнука перед смертью увидела, ты же меня упрашивала. Вот иди и сама показывай, только в руки не давай. А я в дом не войду!

Мать не хотела, чтобы свекровь померла. У свекрови, бабы Полины, как у заслуженного работника сельского и медицинского хозяйства по деревенским масштабам о-го-го какая пенсия. Все-таки сорок пять лет бабка отпахала фельдшером. А теперь пенсии не будет, крутись только на свои. Но уж очень жаль было Полину Анатольевну, той окончательно надоело жить, скучно стало.

Мимо заборчика бабушкиного участка, откровенно заглядывая во двор, прошла пожилая соседка Роза, остановилась.

– Ну, как там баба Полина-то, а, Сергевна?

Роза, похожая на молодую, лет шестидесяти, бабу-ягу, стояла в полуметре от забора и ближе подходить явно не хотела.

Мать живо обернулась к соседке, надеясь разговорами сгладить напряженную и неприятную ситуацию.

– Да нормально все, надеюсь, недолго осталось, вот внука дочка привезла. Ты б зашла, Розочка, чайку попили бы.

– Ой нет, – соседка обернулась в сторону своего дома. – Идти надо, мой ругаться будет.

И она быстро засеменила, перекрестившись на ходу три раза и тихо повторяя: «Свят, свят, свят…»

Сплюнув ей вслед, мать вытащила из коляски засидевшегося внука, посадила на сгиб левой руки, поправила костюмчик, оглядела дочь.

– Все боятся. Вот родственничков тебе бог дал. – Она поднялась на крыльцо. – Ладно, стой здесь.

– Мам… – Нина качнулась вперед и тут же встала столбом.

– Не волнуйся, не дам я его ей.

Подождав немного, Нина прошла на огород и, чтоб не сильно нервничать, привычно прополола грядку с морковью. Разогнувшись, прислушалась. Тишина.

Обойдя дом, заглянула в открытое окно.

Бабка сидела под образами, разговаривала с матерью. Сашка ленился ходить и ползал по чистому солнечному полу. Нина не вслушивалась в разговор, она заметила, что сынуля ползет к старой прабабушке.

– Мам, смотри, Сашка ползет. Здравствуй, бабушка.

Бабушка не ответила, а мать не слышала Нину, завороженно смотря на говорившую свекровь. Бабка, покосившись умным глазом на внучку, продолжала монотонно рассказывать невестке о погоде в пятьдесят забытом году, когда она, тогда еще просто Полина, наконец-то смогла родить сына. Нина забеспокоилась, постучала по подоконнику.

– Мам, прими Сашку-то. Ма-ам!

Мать ее не слышала.

Ветер сильно прошелся за окном, зашумели кусты сирени и шиповника. Нина видела, что бабка заговорила мать и Сашка ползет прямо к ней, которую по всем деревням звали Полиной Ведьмачкой.

Нина сначала выругалась, затем перекрестилась и влезла в окно.

Подхватила сына у самого старухиного подола. Бабке было тяжело шевелиться, тем более нагибаться, но она вцепилась в руку внучки. Нину шибануло от ее прикосновения непонятной силой.

Старая рука держала крепко. Бабушка сидела прямо, облаченная в длинное сатиновое глухое платье, все в вылинявших цветах.

– От судьбы, детка, не уйдешь. Посмотри-ка на меня. Передаю от себя к тебе наследственный дар.

Нина посмотрела на очень старое лицо, в мутные, когда-то зеленые глаза, и ей захотелось плакать.

– Бабушка, ну зачем ты так? Не хочу я, чтобы меня всю жизнь ведьмой дразнили.

– Не ведьма, а ведьмачка. Разные вещи. Нина, это в тебе с рождения было, просто я должна умереть. Я очень старая и очень устала. А Сашка в нашу породу, тоже русо-рыжий, и глаз хитрый. А еще сестра у меня сводная была, так по той линии тоже остался дар…

– Бабушка, – Нина невольно заплакала, – что же мне, как тебе или прабабке моей, так и оставаться незамужней? Теперь же меня никто не возьмет.

– Ой, не могу! – Бабушка мелко захохотала, тряся худыми плечами под сатиновым платьем. – Тоже мне проблема. Без мужиков не останешься. Через вот этот самый дар, который в тебе, и найдешь не просто мужа, а любимого человека.

И лицо бабушки стало настолько серьезным, что Нина ей поверила.

Они обе замолчали. Мать очнулась и тихо смотрела на них. Бабушка похлопала старой рукой по коленке невестки.

– Ну что, Аннушка, сведи меня к постеле, ослабла я.

Мать встала, поддержала свекровь, помогла ей лечь на высокую кровать с широким, вязанным крючком подзором.

Нина спустила на пол сына, потянулась и впервые улыбнулась бабке.

– Ну, раз уж это случилось, значит, не надо опять по этой жаре обратно плестись. Чего, мам, у бабки из запасов осталось? На поминки-то хватит?

Бабушка задумалась и вместо матери ответила:

– Не очень богато, но должно хватить. Самогон я в дровяном сарае спрятала. Специально подальше, чтоб мне лень туда идти было… чтоб не баловалась. В подполе какая-никакая закуска. Да не боись! Подружки плакать придут – всего нанесут, а кто смерти ведьмачки обрадуется, так те еще больше гостинцев притащат.

Нина сидела у стола вполоборота к бабушке, пила чай и рассматривала комнату. В старом шкафу-горке за стеклом сверкала хрустальная посуда, выставленная напоказ. На стене над кроватью висел точно такой же, как и у них, портрет отца в форме десантника-дембеля, со всеми наградами и белыми аксельбантами, торжественно свисавшими с плеча на грудь.