Ирина Лобусова - Две недели у моря

Я отвечаю «да», а потом просыпаюсь. И понимаю, что и вопрос был сном. И не сказанный ответ тоже был сном.

– Да, конечно, любимый… Я выйду за тебя замуж… Да, да. ДА!

И тогда просыпаюсь. На моих губах – солоноватый вкус моря. А в жизни – пустое горькое «нет».

Студия Филиппа Рубинова находилась в центре Москвы. Я плохо знала расположение улиц, поэтому мне ничего не говорило её месторасположение, о чём сам Рубинов не преминул сообщить. Помню только, что ехали мы недолго. По дороге он успел рассказать, что живёт постоянно в Лос-Анжелесе, там у него большой дом, а в Москве у него только квартира и студия. Студия одновременно служит чем-то вроде офиса, когда в этом есть необходимость. В квартире же он временно останавливается, когда приезжает по делам в Москву.

Рубинов сказал, что не любит Москву.

– Я приехал только неделю назад, и ты не поверишь, меня уже тошнит от этого города, и от этих людей! Такая смесь мещанства и местечковой тупости, которую не каждый сможет переварить. Какое счастье, что ты живёшь в нормальном городе, и не впитала в себя всю эту заразу в виде брэндовых шмоток и разукрашенных ногтей!

Мы зашли в какой-то невысокий дом, поднялись на лифте на третий этаж, и наконец вошли внутрь. Студия Рубинова оказалась абсолютно роскошной – я никогда не видела ничего подобного.

Это было огромное помещение, целый зал, декорированный в восточном стиле. С порога создавалось впечатление, что попадаешь в сказку из «Тысячи и одной ночи», настоящий восточный дворец. Мягкие цветные ткани переливались под ногами и являлись самым уникальным в мире ковром. Бронзовые резные лампы стояли на полу. Это была самая настоящая резиденция восточного владыки-инкогнито.

Поступая по велению настроения, я сняла пальто, сбросила сапоги и уселась прямо на пол, в эту большую цветастую лужу из дорогих тканей. Надо мной сказочными сводами возвышался восточный орнамент потолка.

– Мне всегда нравился Восток, – откуда-то сбоку раздался голос Рубинова – поражённая красотой и необычностью этого места, я даже выпустила его из вида. – Ты куришь кальян?

Я ответила, что не курю, и стала разглядывать маленький восточный столик из настоящего серебра, похожего на тонкое кружево. Наверняка стоил он целое состояние, а выглядел вообще как из сказки.

Появился Рубинов. Он принёс коньяк в пузатых бокалах, и тарелку восточных сластей. Мы выпили, непонятно, за что. Рубинов рассматривал меня очень внимательно, но в этом взгляде не было никакой пошлости. Наоборот, я просто купалась в проницательном внимании этих умных, совсем не раздевающих глаз. Он рассматривал меня со всех сторон и молчал. Я почувствовала себя очень неловко. Я не понимала, что происходит, и абсолютно не знала, что нужно сказать. Меня мгновенно подвела природная сообразительность, и, так как в голове не появилось никаких решений, я пришла к выводу, что лучше придерживаться «классической» тактики – тоже молчать.

Так прошло минут двадцать. Рубинов допил коньяк. Затем встал, схватил меня за руку и поднял с пола. Коротко скомандовал: «Пошли!» Я решила, что тащит он меня прямиком в спальню, и очень возмутилась этой наглостью, просто даже бесцеремонностью. Внутренний голос с ехидцей прокомментировал: «Так тебе и надо! Сама напросилась».

Но всё оказалось не так – в Рубинове не было ничего отталкивающего и пошлого. Он привел меня в другую часть этого огромного пространства, в настоящую мастерскую, заваленную картинами, холстами, красками. В середине, занавешенная плотной тканью чёрного цвета, стояла картина, достаточно большая, даже в пространстве этой объёмной мастерской.

Рубинов подошёл к картине и сдёрнул покрывало. Потом сказал:

– Смотри.

Это было совсем не то, к чему я мысленно готовилась и что ожидала увидеть. Но то, что открылось моим глазам, поразило меня в самое сердце, причём, навсегда. Я думала, что Рубинов просто известный и богатый художник. Теперь же я поняла, что Рубинов – гений. И это откровение, свалившееся на меня совершенно внезапно, буквально пришибло к земле.

Я молча застыла на месте. Человеческие глаза в середине толпы одичалых чудовищ на краю безлюдной пустыни. Замок, недосягаемая мечта, вдали. Замок души, к которому устремлены все побуждения, все чувства. Тайная иллюзия разбитого сердца, тихая гавань, способная излечить все раны. И ясное понимание: эта мечта, эта иллюзия навсегда останется только мечтой. Одичалые чудовища не допустят твоего исцеления. И не останется ничего, кроме бесплодной пустыни, в которой будет ужасающе пусто и одиноко. И ты поймёшь, что рядом никого нет.

Я смотрела на эту картину, и удивительные чувства наполняли мою душу. Картина говорила со мной так, как ещё никто не говорил. Перед ней всё было обнажено, и, словно искусный хирург, производящий операцию, она извлекала самые потаённые мысли и чувства из моего нутра. Она обнажала мою душу, поражая и мозг, и сердце. Меня захлестывали эмоции, не позволявшие говорить.

Я действительно не могла говорить. Мне было безумно странно, что кто-то так тонко и точно подсмотрел мой внутренний мир, увидел всё то, что я знала давно, но никак не могла высказать. Эта картина объясняла во мне многое, в том числе то, почему я села за столик к Рубинову. Именно такое проникновение в мою глубинную суть и было самым главным признаком, явлением, фактом, что Филипп Рубинов – великий художник. Но от осознания этой истины мне почему-то стало грустно. Для меня такое знание прозвучало, как приговор.

Мне даже показалось, что я вошла не в ту дверь. Ведь было уже абсолютно ясно и точно, что я села за столик не к тому человеку. Не к тому?.. Я всё ещё находилась во власти эмоций. А потому не могла говорить.

Рубинов молча наблюдал за мной. Читал, как всё, как в открытой книге, на моём лице. И, похоже, то, что он видел, ему нравилось. У меня ведь не было столько жизненного опыта, чтобы я могла профессионально скрывать свои чувства.

– Хочешь узнать название? – усмехнулся Рубинов.

– Хочу, – почему-то шепотом сказала я.

– Вечеринка, – снова усмехнулся он.

Тут я не выдержала:

– Почему вы так одиноки?

– Что?! – Теперь удивился он.

– Разве можно быть таким одиноким посреди людского мира? Разве можно – так? Что вы хотите найти?

– Ты странная маленькая девочка, – снова усмехнулся Рубинов, но ухмылка его вышла почему-то кривой. – Никогда больше не говори людям таких вещей. Им это может не понравиться.

– А вам?

– Разумеется, мне не нравится тоже. Ты не понимаешь в этой жизни абсолютно ничего. Нельзя идти по миру с таким открытым сердцем, как у тебя. Это опасно для жизни. Люди не настолько серьёзны и не настолько добры. И никогда – запомни, девочка, это пригодится тебе для жизни, – никогда не говори людям то, что на самом деле ты думаешь. Это самое главное правило, своего рода анестезия. Иначе тебе ждёт серьёзный болевой шок, от которого ты не выживешь. К сожалению, это правило придумал не я, а наш мир. Люди не любят философствовать на отвлечённые темы, когда эти темы касаются лично их. Поэтому больше не говори то, что ты думаешь. Что же касается меня… Я не одинок. Это иллюзия, созданная моей фантазией. Иначе я бы не был Филиппом Рубиновым.