Светлана Бестужева-Лада - Сказки из жизни

– А умрешь ты через семь лет после того, как станешь бабушкой.

Вот это Аде уже не понравилось. Впрочем, если допустить, что ее единственный сын женится не слишком рано, а еще лучше – поздно, как и его отец, то времени впереди было вполне достаточно. Но если цыганка имела в виду не семейное положение, а приметы возраста? Но тогда она должна была сказать – «старухой».

Впрочем, старухами становятся и в тридцать, и в сорок. Или… никогда не становятся, умирают молодыми. Значит, нужно было любыми средствами оставаться молодой и прекрасной как можно дольше, чего бы это ни стоило. А заодно приглядывать за сыночком, чтобы не вздумал ее сделать бабушкой лет эдак в тридцать восемь. Просто на всякий случай, чтобы исключить двусмысленность гадания.

Единственного сына Ада любила, конечно, но отнюдь не до беспамятства, как это бывает у рано овдовевших женщин. Заботилась о нем, безусловно, отменно, свято помня, чьего сына воспитывает. У Андрея лет до четырнадцати была бонна, в совершенстве обучившая его говорить по-английски и по-французски, мальчик учился в единственной на всю Москву школе с углубленным изучением итальянского языка, рисованию и музыке его обучали специально приходившие на дом педагоги.

Чтобы ребенок от такой жизни не впал в депрессию, Ада взяла за правило два раза в неделю заниматься вместе с ним плаваньем, благо бассейн «Чайка» был в двух шагах от дома, а еще два раза в неделю – верховой ездой. Друзей-приятелей не отваживала, но особо и не привечала, умея после ухода очередного парнишки найти удивительно меткие и едкие слова для его определения, так, что Андрею действительно становилась неудобно дружить с такой посредственностью. Он-то был – необыкновенный. О чем, помимо матери, ему неустанно твердили все окружающие: кто искренне, кто нет, но Андрюша по юности еще не мог различать такие нюансы.

Только удивительно мягкий характер и какая-то врожденная самоирония не позволили ему превратиться в законченного сноба и эгоиста. И та же самоирония заставляла скептически относиться к тому, что большинство девочек в школе «сохли» по красивому брюнету с пронзительными синими глазами. Прозвище «Ален Делон» он получил классе в седьмом, и какое-то время тайно им гордился, но потом прочел во французском журнале статью о личной жизни этого актера, ужаснулся, и навсегда отмежевался от этого прозвища.

Статья называлась «Ледяная грудь» и действительно производила жутковатое впечатление:

«Если кто-то из знакомых нам мужчин не может однозначно претендовать на звание красавца, мы привычно говорим: «Ну, он, конечно, не Ален Делон…»

«Самым страшным воспоминанием детства были унылые будни в доме чужих людей, куда меня отдали на воспитание родители после развода. В пятидесяти метрах от дома находился тюремный двор, где я проводил все свободное время. Однажды я видел, как охранники вели на казнь человека. Его привязали к стулу и волокли по острым камням мостовой. Нока заключенного цеплялась за острые бугры, рвалась и кровоточила…»

«Я был очень одиноким в этой семье, никому не нужным и отвергнутым. Родители устроили свои новые жизни, у них родились другие дети, я везде был некстати. В восемь лет меня пытались пристроить в пансион, но быстро выгнали оттуда за хулиганство, Я был лишен любви и потому глубоко несчастен. Избавиться от этой боли я не могу до сих пор».

Потом мать все-таки забрала своего сына к себе, В семье отчима его ждали «почетные» обязанности подручного мясника. Сорок с лишним лет спустя блистательный Ален Делон по-прежнему считает это занятие своей основной профессией:

«Я великолепно разделываю туши. В юности работал в мясной лавке отчима: домашний скот убивали прямо в доме – какая жуткая игра слов! Я сумел привыкнуть к душераздирающим картинам агонии зверей, у меня уже не дрожали руки, когда приходилось перерезать горло теленку или свинье, я сцеживал горячую кровь в котлы, как виртуоз: ни одна капля у меня не пропадала. Но я до сих пор слышу во сне предсмертные хрипы и жуткий вой обреченных на смерть бессловесных тварей. Возможно, я так люблю собак потому, что пытаюсь хоть как-то реабилитироваться перед теми, убитыми мною животными…»

Из лавки мясника Ален Делон угодил… в «мясорубку». Восемнадцатилетнего юношу забрали в армию и отправили в Индокитай: Франция пыталась сохранить колониальное господство во Вьетнаме. Перед фронтовыми воспоминаниями меркнут и зрелище приговоренного к смерти человека, и обыкновенная бойня среди хрюшек и буренок.

«На войне перед атакой мы выпивали для бесстрашия. Хотелось отключить мозги от ожидания смерти. Как-то вьетнамцы принялись обстреливать наш взвод, состоявший из сорока человек. Все мы, полупьяные и перепуганные, лязгали зубами – то ли от холода, то ли от ужаса. Этот кошмарный звук, издаваемый молодыми, крепкими парнями, затих только тогда, когда нас накрыл артиллерийский снаряд. Я чудом остался в живых, но не могу забыть эту „канонаду“ по сей день».

По иронии судьбы, темпераментного красавца, ставшего звездой первой величины, режиссеры обрекли на… постоянное воплощение на экране корыстных и холодных самцов с мертвым сердцем и ледяной душой, для которых не существует никаких человеческих чувств. Да, он избежал опасности стать слащавым красавчиком и вечным героем-любовником, но по прошествии лет, похоже, практически слился со своими героями по характеру.

В неизменном белом плаще и с неизменно надменным видом герой Алена Делона – вне зависимости от фильма – оставлял за собой гору трупов и десятки обманутых и брошенных женщин. Несколько попыток сменить имидж завершились полным крахом: публика не желала видеть своего кумира в роли жертвы или обманутого любовника. Корона Делона все больше напоминала терновый венец, снять который у него не было ни сил, ни… желания.

Любимый чуть ли не всеми женщинами мира, он сам так и не смог найти счастья в любви: женщины покидали его, замученные невозможным характером идола, его ледяной ревностью в сочетании с ледяной же приязнью и его патологической тягой к абсолютной свободе… пусть даже и в рамках брачного союза.

Последние откровения Алена Делона вызывают озноб даже у отпетых циников: столько в них, откровениях, горечи, неустроенности и неизгладимых следов былых переживаний:

«Человек рождается одиноким, живет одиноким и умирает одиноким. Я сражался с превратностями судьбы, будучи абсолютно один. Для меня состояние одиночества было второй натурой, почти что естественным. Думаю, что печать одиночества ставится на нас еще в детстве рукой судьбы – как татуировка. И мы живем с этой отметкой, будучи не в состоянии от нее избавиться, Но есть в этом что-то благородное, гордое и сильное – если не смириться с этим, а принимать, как данное…