Иван Воронежский - Ветры судьбы

В конце набережной на углу находилась книжная лавка, в которую они с Татьяной любили заходить во время прогулок. Зайдя внутрь, Яков направился к стеллажам новых изданий. Внутри лавки пахло свежей типографской краской, что наводило мысли Якова о работе.

– Интересуетесь новинками? – продавец, мужчина с густой бородой и подкрученными вверх усами, сразу поспешил к нему на помощь.

– По большей степени что и в каком качестве выпускают наши конкуренты.

– Тогда уверен, что в моей помощи вы не нуждаетесь, – с расстроенным видом и с уже повисшими усами продавец вернулся в свою конторку.

Он продолжил перебирать квитанции, шустро постукивая костяшками счетов.

«Вот они – издания московские», – Яков потянулся и снял с полки красивый переплет «Преступление и наказание» Достоевского.

Вдруг дыхание стало трудным, и холод охватил позвоночник, когда, открыв книгу, Яков увидел ужасные плоды своего труда. Эта листовка, ранее казавшаяся ему безобидным хулиганством, и весьма отдаленная опасность ее дальнейшего распространения товарищами, теперь приобрела иной характер грозной марксистской пропаганды. «Этого не может быть», – Яков, сохраняя самообладание и не торопясь, положил на место издание и, с трудом преодолевая желание рвануть бегом, вышел на проспект.

«Хорошо, что не в нашем продукте такие карикатуры лежат, а то следы сразу приведут в типографию, – успокаивал себя Яков. – Хотя и в том, что наш продукт окажется чистым, особой уверенности нет». Не слишком ли нагло и дерзко изображать Николая сморщенным лилипутом, сидящим на левой голени бородатого Распутина, который, обнимая царицу своей рукой, откровенно ищет что-то меж ног ее величества. И вульгарная надпись снизу «Кто ее имеет, тот и правит Россией».

Общество сейчас так одурачено невероятными возможностями Гришки-колдуна, что уже с легкостью верит в байку о гомосексуальной сущности Его Величества и что Распутин, кроме царицы и ее дочерей, иногда даже удовлетворяет и самого Николая.

Неуютно было на душе у Якова. Усиливавшееся чувство страха перед царской охранкой тесно переплеталось с отвращением от грязной клеветы. И все же они не перетягивали чашу с грязными деньгами германской разведки. «Но деньги не пахнут, это знали еще в древнем Риме. А я поступаю так, как нас учит господин Маркс в своем знаменитом труде „Капитал“: деньги – товар – деньги. Не более и не менее. А то, что это очень опасно, мне наплевать. Татьяна стала чаще болеть, и доктора требуют за лекарства. Да и у Ракель дела не очень, тоже нужно помогать».

Размышляя о делах земных, Яков все брел с опущенной головой по Невскому, не обращая внимания на прохожих, и лишь только отдельные окрики городовых иногда пробивались в его сознание.

Казалось, все село Винники выбежало за околицу встречать караван. Во всем Козельщанськом районе дружнее общности не найти. Здесь и родственники, и крестные, и кумовья, все жили дружно и помогали друг другу. Со времен гражданской войны в Америке и отмены крепостного права в России крестьянству по-прежнему жилось нелегко. Земля оставалась во владении помещиков, только вместо польских панов теперь были свои, но работать на них приходилось не меньше, чтобы прокормить свои многодетные семьи. Многие заколачивали окна своих изб и подавались в город Полтаву или на шахты в донецкие степи. Остальные все же старались не потерять свою самобытность и национальные традиции. Усопших хоронили всем миром. По весне дружно сеяли, а по окончанию лета снимали урожай и традиционно гуляли свадьбы, веселья от которых длились по три дня. Вот и теперь, в пору между весенней посевной и летней страдой, сельчане собрали небольшой караван из трех телег, запряженных двойками тягловых лошадей, в Крым за солью. Конечно, можно было купить у чумаков, следующих на Полтаву, но велика разница в цене, да и проблемы с наличностью побуждали людей к такому способу заготовки.

Антона и Ефросинью встречала мать Катерина и вся родня по материной линии. Павла – его сын Василий и жена Груша. Все родственники и друзья облепили повозки и принялись подталкивать в гору, помогая усталым лошадям. Ефросинья, спрыгнув с повозки, сразу поспешила обняться с матерью, поцеловала брата Ванюшу. Но больше всего ей хотелось броситься в объятья к Василию, который, также притворяясь равнодушным, проследовал к своему отцу. Так как солнце перешло за полдень, то повозки пригнали прямо на майдан около церкви, где сразу и принялись делить соль. Ефросиньи ничего не оставалось делать. Перекинувшись с Василием многозначительным взглядом, она скорым шагом последовала домой.

«Вечером на старом месте, под вербой у пруда», – понял Василий, провожая взглядом любимую.

Заранее расфасованная по мешкам, соль теперь не представляла особых трудностей при раздаче, поэтому главным теперь было успеть накрыть столы. Под открытым небом во дворе у дяди Захара было самое подходящее место, где уже устанавливались простые деревянные лавки вокруг длинных столов. Нарезалось сало вместе с вяленным свиным окороком, кипела в котле картошка. Салаты из ранних овощей, собранные с огорода на южном склоне, подавались в глиняных горшочках, густо политы подсолнечным маслом. Рядом с горшочками устанавливали неимоверных размеров бутылки, мутное содержимое которых не вызывало сомнений. Горилку здесь делать умели. Вместо пробок в бутылках использовали початки от кукурузы.

Пока разнесли соль по хатам, столы уже были накрыты.

Вечерело.

Во главе стола, как обычно, сидел дядя Захар. Среди односельчан он пользовался особым уважением не только потому, что он был потомком бывшего управляющего помещика Веселовского и что по наследству от отца ему достался огромный двор в центре села и единственная в селе просторная хата с настоящими деревянными полами. Но и потому, что он был сам по себе человек умный, телосложением крепкий и по натуре очень справедливый. Ведь органы судопроизводства находились далеко в Полтаве, куда с мелкими спорами не было смысла и обращаться. Решали на месте, как говорится, не вынося сор из избы.

– За хлеб мы выпьемо , когда с божьей помощью соберем урожай. А зараз пропоную за соль, – и, осушивши до дна свой огромных размеров стакан, Захар правой рукой разгладил свои седые длинные усы.

Когда, уже изрядно поднабравшись, мужики стали состязаться меж собой, кто своим задом разобьет прошлогоднюю тыкву, а молодежь, уставшая от гопака, затянула «Ничь яка мисячна…», Ефросинья украдкой пробралась в угол двора и прыгнула через плетень.

По улице на край села, а там по тропинке через панский садок ноги несли её, как будто над землей. Луна освещала ей путь, а звезды указывали дорогу. Скорей, скорей на встречу к любимому.