Татьяна Краснова - Лиза. серия «Знакомые лица»

ТОЛКНУЛА дверь – не заперто. Лиза громко позвала родителей, заглянула в комнаты, на кухню – никого. Обычное дело. Запирать, выйдя с мусорным ведром, в магазин или на минуту к соседям, у них не считается нужным.

На серванте сиротливо застыли фарфоровая балеринка, стеклянный шар, в котором, если его встряхнуть, идет снег, олененок с тонкими ножками, лающая собака – старые друзья, составлявшие компанию маленькой Лизе, когда она оставалась дома одна.

И это было куда лучше, чем отбывание времени в детском саду. Даже школа потом не воспринималась с таким ужасом. Наверное, потому что там полдня – и свобода. А тут – заточение на целый длинный день, заранее вычеркнутый из жизни, в заведении с обманно сладеньким названием «садик». Первое понимание того, что такое свобода, пришло именно там, и тогда же Лиза уяснила, что свобода – это самое дорогое. Но неизбежными, как невкусные каши и неуклюжее пальто зимой, были коридор с запахом казенной еды из огромной кастрюли, ступеньки, ведущие в группу, спина уходящей мамы в окне…

И почему так тошно заниматься с воспитательницей – чем угодно, даже слушать, как она книжку читает, если то же самое так интересно дома – игрушки, книги, музыка, пластинки со сказками? Только осмысленно и не строем. Почему ее не могут оставить в покое, то есть дома? Лиза бы всё точно так же выполняла… В садике почему-то все носятся и орут, и в группе, и на прогулке, и замолкают, только когда их начинают чем-нибудь занимать. А ее не надо занимать. Когда все уходят из дома, там поселяется особенная, никому не видимая жизнь, вроде той, что таится в полукруглом чердачном окне в доме напротив, за решетчатыми ставнями, откуда вылетают голуби.

Лиза устраивалась прямо на полу перед заветной дверцей в серванте – на полках с сокровищами лежали семейные фотоальбомы, мамины альбомы «Дрезденская галерея» и «Прага» – мама там была, значки и разные штучки из ее поездок, ракушка с окошком, за которым – объемная фотография, вся их семья на Черном море. Всё это были не просто вещи – они вмещали в себя истории, которые дремали и ждали Лизу. И даже в семейных снимках жили совершенно почему-то другие истории, о совершенно другой, счастливой семье. В мире, изображенном на них, происходили другие события – их можно было смотреть, словно кино, листая страницу за страницей.

Картины в «Дрезденской галерее» делились на захлопнутые в самих себе – и свободные. Какого-нибудь утыканного стрелами Святого Себастиана с полуоткрытым ртом и закатившимися глазами надо было только поскорей перелистнуть. Ничего не могло произойти и на картинах Рубенса, кроме того, что Рубенс уже изобразил, – настолько он загромоздил их телами. А вот среди перистых деревьев и заманчивых руин оставалось пространство для Лизы. В прозрачных, выметенных голландских комнатах Вермеера и люди нисколько не мешали – какая-нибудь девушка, читающая письмо у окна. И вещи вокруг, метла или корзина, или блюдо с фруктами, тоже жили своей тихой осмысленной жизнью, и тоже не мешали – Лиза бродила там сколько угодно.

Книги занимали всю стену от пола до потолка, и если за ними неотрывно наблюдать – разноцветные корешки сами начинали присматриваться к Лизе. К некоторым рука никогда не тянулась, а к некоторым тянулась сама собой – тем самым, с пушистыми уголками, которые можно перечитывать до бесконечности… Правда, позже пришло открытие: никакие могли через время оказаться теми самыми – как будто сами знали, в какую пору к ней прийти и сбросить лягушачью кожу. А еще книги сами собой открывались на том месте, которое и стоило прочесть.

И одни на ощупь найденные мысли тянули за собой другие мысли, одни книги – другие книги. В то время как в школе вместо свободы поиска навязывался механический набор разрозненных знаний, каким-то образом сопоставимый с бестолковой беготней на переменах. Набор этот рос год от года, но так и не приводил к ощущению целостного познания живого мира, только длилось ожидание, что вот-вот, еще несколько штучек – и эти стеклышки соберутся в волшебный узор, как в калейдоскопе…

– Лиза?! Да как же ты не предупредила? Я бы торт купила, только что из магазина иду!

– Привет, дочка! Ничего, я баранки купил! Сейчас чаю будем…

– Да кому нужны твои баранки! Лиза терпеть не может баранки, за столько лет запомнить не мог?

– Как это терпеть не может? Я прекрасно знаю, что Лиза всегда ест баранки! И всегда ела!

– Это Аня – баранки, тоже мне отец! А Лиза – пряники! Зачем тебе вообще покупать эту сушнину, не понимаю – чтобы вставные зубы сломать и снова деньги платить? Лиза, идем же на кухню! Сейчас я чайник поставлю.

– А мой – уже кипит!

– Да что толку в твоих чаях! Человек с мороза, надо накормить нормальным ужином!

Чайников было два, мамин и папин. Телевизоров – тоже два: папа смотрел в своей комнате бесконечные новости, а мама в своей – сериалы и «говорящие головы». Готовили они тоже каждый своё, поскольку мама давно уже питалась правильно, без куриной кожи и сливочного масла, а папа все это ел принципиально и в больших количествах, и гордился хорошими анализами. Никакого холестерина! Работали оба в Белогорском НИИ, и на работу ходили по разным сторонам улицы. Впрочем, и раньше в их почтовый ящик клали две совершенно одинаковые газеты – две «Правды»: будто бы в парткоме заставляли подписываться обоих…

Лиза встряхнула стеклянный шар и устроила метель над маленькими домиками и игрушечным лесом, ожидая, когда родители замолчат. Но конца этому могло не быть вообще, а мог покатиться снежный ком упреков и воспоминаний о доисторических грехах, о неправильных родственниках. Надо было оставить записку – и скорее за дверь. Теперь же эта бессмыслица – носятся и орут – как в садике, как во внешней чуждой жизни – притащена в дом, со всеми его тайными сокровищами и тенями на занавесках, начисто сметая их вместе с выдуманной историей о счастливой семье…

Спасение пришло вместе с Аней.

– Я подумала – прибегу, посижу вместе с вами, – объяснила она, опасливо поглядывая на лица родителей. – Не умрут там Егорка с Вадимом без меня, часик потерпят.

Лиза обрадовалась. Папа торжественно провозгласил:

– Благоволите, сестра и сестра – дочери Елизавета и Анна!

Он всегда провозглашал эти поэтические строки, которые, должно быть, произвели на него впечатление в молодости.

Ужин прошел мирно, и Лиза расслабилась, и они даже вместе сели смотреть новости.

– А что же ты, Лизонька, в черном, как монашка? И украшений совсем не надеваешь? – спросила вдруг мама, а когда Лиза показала на свои серебряные кольца, махнула рукой: – Да это что! Железки! Уважающая себя женщина должна носить какую-нибудь золотинку.