Анду Лив - Райдер

– Приятных снов, – Илья остановился в дверях и снова внимательно взглянул на сестру.

– Приятных снов, Илья! Пусть тебе приснятся розовые слоники в голубых облаках! – восторженно произнесла она.

И все-таки он не мог понять, что в ней поменялось – повзрослела, и всё тут. Да! Выросла, да и всё. И что голову ломать…

– Облака же вроде белые, – заметил Илья.

– Ой, всё!

Давно Илья не просыпался в своей кровати. Он нехотя открыл глаза и уголки его губ немного приподнялись от приятного чувства: того самого, когда знаешь, что тебе никуда не надо идти, ничего не надо делать, вставать по будильнику тоже нет надобности, а нос уже улавливает приятные нотки самого вкусного завтрака на свете – завтрака, который готовит мама.

Единственная засада в этом раю – это орущая рядом с домом коза. Илья встал с кровати и высунулся в окно, не веря своим ушам.

– Какого черта?! – и вот ему в глаза смотрит это несчастное, привязанное к соседскому забору существо.

Но чем больше он смотрел на нее – тем больше она ему нравилась. И когда коза услышала в свой адрес какие-то непонятные слова, произносимые с такой нежностью и теплотой, что любая девушка из Далматово была бы не прочь оказаться на ее месте, она невольно завиляла своим коротким смешным хвостиком и подбежала к высунувшемуся из окна Илье. Он дотянулся до ее головы и погладил твердую черепушку. Ее странные выразительные глаза, казалось, несли какой-то огромный смысл и этот смысл, который таился в этих нелепых квадратных зрачках, она доносила для каждого с периодичностью в десять секунд.

– Беее! – снова заорала она, и Илья поспешил закрыть окно.

Итак, до боли знакомая уютная комната. Вчера не особо удалось ее разглядеть. Голубые стены, компьютерный стол, кровать, шкаф и плакаты, плакаты, плакаты…

– Что ты делаешь? – удивленный взгляд мамы столкнулся с темными глазами Ильи.

Она остановилась в дверях и обеспокоенно смотрела, как сын срывает со стен фотографии. Он обратил на нее лишь секунду своего внимания – все остальное было обращено на Юлию Мертц. Надо уж расквитаться с ней до конца.

– Разве не видишь? – спокойно ответил он, скомкивая последний плакат.

Он мельком глянул на голые стены комнаты и яркий огонек в его глазах потух, оставив после себя тихие тлеющие угли. На секунду маме показалось его лицо грустным, а живые темные глаза – потухшими… но вот он полностью обратился к ней и больше нет следа ни печали, ни уныния.

– Что на тебя нашло? Столько лет ты со школы собирал эти плакаты…

– Мам, я уже не маленький мальчик, чтобы сходить с ума по какой-то модельке!

– Ладно, хорошо.

– Давно надо было это сделать! Что вы тут храните весь этот хлам? Выкинуть все надо к чертям собачим! Я ведь здесь больше не живу!

– Хорошо.

– Не комната, а помойка!

– Теперь – точно.

– И что за коза там орет без умолку?!

– Это Анютка.

– Кто?!

– Анютка.

За завтраком пыл Ильи прошел, беседа с мамой отвлекла его от занявших голову мыслей. Но как только он отводил в сторону глаза, как только мама на минуту замолкала, обдумывая следующую тему допроса, мысли эти неизменно проявлялись из глубины сознания на поверхность. И мысли эти, не изменяя себе, несли образ Юлии Мертц, несли в себе воспоминания о ней, эмоции, давно ушедшие, но будто бы стоящие здесь неподалеку, за порогом; они витали где-то поблизости, и Илья чувствовал, что любая мысль о ней была так же неуловима, как самая противная мелкая мошка, которая летом благодаря своим размерам может пробираться сквозь оконные сетки и ползать по человеческому телу, оставаясь незаметной и давая о себе знать только лишь тогда, когда ее жажда крови удовлетворена. И вот она его укусила. И вот он сидит за столом отчужденный вместе со своими мыслями, но чешется у него не тело, а искусанная душа. И с этим нет примирения…

– Ты вроде собирался сегодня в школу? – мама снова нарушила тишину, и Илья, словно очнувшись, сделал большой глоток горячего чая.

– Да.

– Тогда тебе надо идти. Сегодня пятница – последний день отработки.

Не успела она это сказать, как Илья тут же вскочил из-за стола. Очень уж хотелось ему посмотреть на этого кабана, у которого наглости хватает вести разговоры с его сестрой.

Он вышел из дома и при свете яркого летнего солнца окинул родной дом внимательным теплым взглядом. Небольшой одноэтажный кирпичный домик, большие окна, серая крыша… Перед домом небольшая оградка с цветником, в который все норовила пробраться соседская коза, за домом – огород, теплица, баня и большое черное колесо от трактора – для полива. Илья улыбнулся, вспомнив, как еще не так давно они вместе с Никой брызгались, и бултыхались, и заливались смехом, купаясь в нем; для них это был настоящий бассейн – большой и глубокий.

Его семья была обыкновенной, простой и, казалось, ничем не отличимой от других. Мама – врач, папа – пожарный. Илья вдохнул свежий утренний воздух всей грудью и не обнаружил в нем никакого отзвука пожара: мама утром сообщила, что с утра горит лес и все силы брошены на него. Июнь – самое излюбленное время для пожаров с этой непривычной для всего живого засухой, палящим солнцем и вездесущим тополиным пухом, который без преувеличений может насытить человека, если он выйдет на улицу и пройдется с открытым ртом до следующего перекрестка.

Илья свернул с дороги и направился во двор школы коротким путем, а когда он в нем очутился, что-то тяжелое ухнуло у него в груди. Он стоял посередине двора и его блуждающий кроткий взгляд осматривал эту серую реальность. Ему не вспомнились школьные годы, ему не был дорог двор, в котором он находился; Илья с удивлением заметил то, чего не замечал, пожалуй, никогда: здесь слишком много серости. Серое небо тяжело висело над школой, казалось, что именно оно посылало вниз огромные хлопья серого пушистого пуха, который был повсюду и везде, словно снег во время метели. Серые хлопья кружились вокруг школы нескончаемым вихрем, а пошарпанные стены здания аккомпанировали в такт серому оттенку, который заполонил всё в округе.

Илья поспешил зайти в школу, но в дверях обернулся на двор: слишком резкий контраст представлялся его взору после недавних ярко насыщенных, эмоциональных дней. Сейчас это тихое бесцветное умиротворение пыталось заглушить в его сознании ту, другую, жизнь, которая была в другом городе. Сейчас последние дни в Екатеринбурге отметились на отрезке его спокойной скучной жизни красной жирной точкой. И эта красная жирная точка непременно давала о себе знать, как единственная яркая лампочка в огромной пустынной комнате сознания, как светящийся во мгле ночного моря блеклый маяк, становившийся все ярче и заметнее, как только мысли глубже устремлялись к нему. И словно нашедший спасение моряк он рвался к этому свету, греб своими раскаленными докрасна извилинами к желанной цели, но лодка его безнадежно была разбита: сквозь серые прогнившие доски то и дело просачивалась вода, и судно его шло ко дну…